Вероника Кузнецова - Забавы колдунов. Часть первая

Дэзи… Как быстро отвернулась от них и её семья, и семьи всех её прежних друзей. Как будто после внезапного разорения и самоубийства её отца они с мамой стали чумными и с ними уже нельзя иметь дело. Из всеми уважаемых богачей они сделались вдруг нищими изгоями. Ах, зачем мама застряла в этом городишке так далеко от родины? Она утверждает, что у них нет денег на переезд, а по её, Адель, мнению, маме легче переживать свой позор здесь, среди чужих людей, чем там, где она привыкла быть почти королевой. Позор, что они бедны? Позор, что мама вынуждена давать уроки музыки, из гордости уклоняясь от выгодных, но высокомерных предложений учить детей в тех домах, куда она раньше входила как дорогая гостья? Неужели их теперешнее положение позорно? Ей не хочется с этим соглашаться. И Франк так не считает. Оказалось, что их детская дружба с несчастьем стала лишь крепче, а потом переросла в любовь. Не скажешь, что его родители были в восторге при известии об их будущей свадьбе, но согласие дали. И вот теперь перед ней вновь открывается возможность стать богатой и уважаемой, а мама перестанет давать уроки музыки, которые кажутся ей столь унизительными, что она не разрешает дочери тоже стать учительницей музыки. И это благополучие приходит к ней не ценой жертвы, а вместе с любовью и счастьем. Завтра их свадьба и с завтрашнего дня они с Франком никогда-никогда не расстанутся.

Лицо девушки словно осветилось, и глаза засияли от тихой, заполнившей её душу радости.

— Адель! — в четвёртый раз окликнула её мать.

Адель обернулась.

— Ты выглядишь такой счастливой, — с улыбкой заметила мать. — Думаю, что это счастье останется с тобой до конца. Трудно представить себе мужа преданнее и постояннее, чем Франк. Сколько лет вы с ним знакомы? Так давно, что я уже не помню. Кажется, что с колыбели. Дня не проходило, чтобы он не забегал к нам хоть на полчаса. И родители у него — люди порядочные. Думаю, они выделят вам приличное состояние.

Адель засмеялась. Она не забывала о деньгах, но они казались ей чем-то второстепенным, а главным была любовь к Франку.

— Пожалуйста, Адель, примерь платье ещё раз, — попросила мать. — Ты в нём очень хороша.

Адель знала, что мама давно уже откладывала про запас какие-то деньги. В их крошечном бюджете эти сбережения производили дыры, так что делать это совсем уж незаметно было невозможно, но девушка не подавала вида, что замечает ухищрения матери, и лишь удивлялась, для каких таинственных нужд та это затеяла. Теперь выяснилось, что прозорливые глаза давно уже отметили взаимную склонность молодых людей, и деньги откладывались на свадьбу.

— Хорошо, мама, — кротко согласилась Адель.

В подвенечном платье она, и правда, была ослепительно хороша, и было очень жаль, что из-за дурацких предрассудков Франку нельзя полюбоваться на неё до свадьбы.

— Теперь сними его и аккуратно повесь, а мне пора на урок, — заторопилась мать.

Адель с нежностью подумала, что скоро её маме не придётся бегать по урокам, а ей подрабатывать случайными переводами. И это произойдёт благодаря её браку с любимым человеком.

Франк тоже всё время думал о своей невесте. Она была привлекательна, умна, образована, хорошо воспитана и, самое главное, он очень привык к ней. Неважно, что родители не одобряют его выбор. Он уверен, что более разумной, спокойной и нежной жены ему не найти.

Адель успела убрать платье вовремя, как раз через минуту после этого пришёл Франк.

Наверное, нет нужды передавать разговор влюблённых накануне свадьбы, ведь интересным и значительным он кажется только им самим. Наиболее связно говорилось об их будущем семейном доме, о порядке, который установит там Адель, об успехах Франка в торговой компании отца, куда его с завтрашнего дня включают компаньоном, о мирном и тихом уюте их будущей жизни.

— Знаешь, Франк, о чём я сегодня вспоминала? — спросила Адель.

— Опять о своей старухе, — поморщился Франк. — Из-за того, что ты так часто мне о ней говоришь, я сам о ней сегодня вспомнил. О ней и о том цыгане, который выманил у тебя ожерелье. Оно, насколько я сейчас понимаю, было не очень дорогое, но всё равно деньги от его продажи вам очень бы пригодились. В память того ожерелья я приготовил для тебя подарок к этому замечательному дню, дню перед нашей свадьбой.

Адель рассмеялась, когда он протянул ей коробочку, и в ней оказалось жемчужное ожерелье.

— Франк, ты сошел с ума! — воскликнула она. — Ты подарил мне вчера рубиновые серьги и сказал, что это знаменательный день.

Франк серьёзно кивнул.

— Совершенно справедливо, — согласился он. — И заметь, что сходить с ума я не собираюсь. Вчера, действительно, был день знаменательный, потому что это был день за два дня до нашей свадьбы. А сегодня повод для подарка уже другой.

— Но это стоит много денег! Франк, ты разоришься на подарках.

— Почему? — удивился юноша. — Это прекрасное вложение капитала. К нашей серебряной свадьбе твои украшения составят кругленькую сумму, так что ты будешь женой богатого коммерсанта с собственным миллионным капиталом.

От такой перспективы на обоих напал смех, и они долго не могли успокоиться.

Конечно, Франк остался обедать, а когда подошло время, то и ужинать, а после ужина он тоже никак не мог расстаться с невестой, пока не стало очевидно, что дольше медлить с уходом уже попросту неприлично. И он ушел бы сразу, если бы до двери его проводила мать Адели, но с Аделью он расстаться не мог, поэтому ещё долго-долго велись прощальные разговоры, так что домой он добрался лишь к полуночи, а полночь — время особенное.

Родители Франка уже спали, а слуги удалились в другую часть дома, поэтому юноша открыл дверь собственным ключом и по дороге в свою комнату не встретил ни единой живой души. В комнате он зажёг свечу, поставил её на столик перед зеркалом и, насвистывая какой-то легкомысленный мотив, прошёлся от окна к двери, а от двери обратно к окну. Он был счастлив и весел, как бывает счастлив и весел здоровый, полный сил юноша, вернувшийся от своей любимой накануне свадьбы.

Шаги его замедлились у столика с зеркалом. Это было чрезвычайно дорогое и очень ясное зеркало. Он горделиво взглянул на себя и неприятно удивился, впервые обнаружив, что вид у него самоуверенный и до глупости благополучный. "Вот ещё! — с досадой подумал он. — Хорошо ещё, что Адель ни разу не взглянула на меня столь критически".

Он торопливо дунул на свечу, чтобы не видеть больше своей физиономии, вызвавшей у него такое неудовольствие, и решил, что лучше раздеться в темноте и лечь, чем подвергать себя более длительному рассматриванию и прийти к ещё более безрадостным выводам о своей до сих пор безупречной особе.

Итак, он задул свечу, отошел к кровати и сел на неё, полный недоумения и неясной тревоги. Что-то казалось ему не таким, как прежде, куда-то исчезла радость, в душу закралось беспокойство, неудовлетворённость собой, окружающими, даже невестой. Его куда-то тянуло, что-то томило, хотелось выскочить из этого мира, из этого дома, из собственного тела. Он лёг поверх одеяла, не раздеваясь, не сняв даже обуви. Никогда ещё ему не было так плохо. Это была не болезнь телесная, а нечто вроде болезни души. В нём что-то внезапно разладилось, какая-то тёмная, непонятная и враждебная сила подавила его прежнее "я", вытеснила его и заполнила собой всю его сущность.