Алан Фостер - Час ворот

Джон-Том не мог ничего придумать:

– Спасибо, Мадж. Спасибо, друг.

– Благодарить будешь, када назад вернемся. А че, я всегда мечтал прокатиться на комете. Итак – к делу.

Огненная шея изогнулась змеею, и огромная голова обратила к ним свои бездонные глаза.

– ПОВЕЛЕВАЙ, ЧЕЛОВЕК!

– Не знаю… – Мадж ткнул его под ребра. – Дерьмо. Не вертись! К Эйякрату.

Они не знали, как передался приказ: словом или из разума в разум. Огромные крылья взмахнули над землей, обрушив на нее жаркий ураган. Крылья эти простирались от края до края каньона, и обитатели Железной Тучи бросились врассыпную, заметив движение гиганта.

Навстречу поднялась стая стрекоз, личная воздушная гвардия императрицы. Они шли в атаку с обычной для них бездумной, но достойной восхищения храбростью.

Мадж взялся за лук. Всадники падали со стрекоз, и стрелы их не могли долететь до солнечных наездников – они попадали в тело или крылья М'немаксы и испарялись с едва слышным шипением.

– Мимо! – приказал Джон-Том. – Вниз, вон туда! – он указал на округлую скалу, пальцем торчавшую вверх у входа в ущелье. Вдалеке за туманами тянулись Зеленые Всхолмия.

Все внимание Джон-Тома сосредоточилось на одинокой фигурке, замершей перед грудой материалов посреди расставленных полукольцом металлических ящиков. Напрасно рвались вперед со своими мечами стрекозы и всадники. Копыта и крылья отбрасывали во все стороны обугленные останки, струйками пепла осыпавшиеся на землю.

Телохранители императрицы встретили их градом стрел. Ни одна из них не в состоянии была поразить пламенеющее тело. Джон-Том глядел на Эйякрата и держал наготове посох-копье, готовый поразить чародея.

Тут он заметил, что над компьютером парят два светящихся камешка. Они были такими крохотными, что выдавало их лишь свечение. За спиной чародея приплясывала страшная радужно-зеленая фигура императрицы Скрритч.

Что за сокрушительная магия ужаснула невозмутимого Клотагорба? Чем собирался рискнуть Эйякрат, чтобы выиграть сражение?

– Вниз! – приказал он М'немаксе. – Вниз – к тому, что окружен червями и сеет зло. Уничтожить его!

С вершины утеса доносилось чародейское бормотание, торопливое и отчаянное. Эйякрат был в панике. Он произносил заклинания, как делал это и прежде, но не понимал их сути. Два светящихся камешка двинулись навстречу налетающему огненному духу и смертным его ездокам, сходясь в то же время между собою. Камни и дух встретятся в одной точке.

Когда до камней оставалось ярдов пятьдесят и столько же отделяло их от вершины скалы, М'немакса издал громоподобное ржание. Беспредельные глаза его светились ярче камней, уже почти встретившихся ярдах в двух перед ним.

Слабо и безнадежно вскрикнул внизу Эйякрат, до Джон-Тома донеслись слова, хрипло вырвавшиеся в отчаянии:

– Рано еще… Слишком рано, близко, слишком близко, рано еще!

И тогда мир внизу завертелся цветком, затянутым в водоворот.

Исчез Трумов Проход, а с ним и скала, на которой Эйякрат отчаянно махал конечностями перед императрицей. Исчезли и толпы броненосных, готовые к бою, растаяли вдали боевые кличи теплоземельцев.

Исчезли туманы над далекими Зелеными Всхолмиями, горные пики, громоздящиеся над ничтожными фигурками бойцов. Да и само синее небо исчезло.

М'немакса несся в яростном галопе, и они ехали на спине его, но теперь – уже сквозь вечную пустоту. Звезды блистали вокруг, словно на утреннем небе: немигающие, холодные, чистые – они проносились так близко, что их можно было потрогать.

Да, их можно было потрогать. Медленно протянув руку, Джон-Том снял одну – красного гиганта – с ее места на небесах. Теплым рубином искрилась она на ладони. Он крутанул звезду в пальцах и бросил в пространство. Мимо левой ноги проплыла «черная дыра»… Он невольно дернул ступней. Дыра затягивала, как зыбучий песок. Где-то позади маячил на фоне звезд далеким неясным силуэтом Мадж, выдр.

Джон-Том дышал вечностью. Крылья и копыта М'немаксы неторопливо вздымались. Вокруг ездоков собрался целый рой подвижных светящихся точек. Они мерцали во тьме, и плясали, и кружили вокруг огненного поля и всадников.

Здесь, где законы мира не имели смысла, где отсутствовали любые связи, эти огоньки обрели наконец реальность. Гничии, с триумфом подумал Джон-Том. Только здесь я их вижу. Вижу наконец.

Одни из них были людьми, другие животными, третьих невозможно было узнать. Отзвуки мыслей, воспоминания, души; следы, оставленные разумом…

Они переливались радугой, полной жизни, таинственной и знакомой.

Он даже узнал кое-какие лица и очертания. Узнал Эйнштейна, потом – своего деда. Увидел, как шевелятся губы любимых певцов, скончавшихся и давно, и недавно. Они словно давали вечный концерт. Все лица вокруг были молоды, не было на них следов страдания или смерти. Действительно, в глазах великого физика светилась детская радость. Он играл на скрипке. И Хендрикс [32] Джими Хендрикс (1942–1970) – музыкант, композитор, «король гитары», чье имя неоднократно упоминается в цикле романов Фостера. тоже был там, и они составляли дуэт и улыбались Джон-Тому.

И тут он увидел лицо, которое знал очень хорошо, лицо, полное огня и света. Собрав все свои силы, он попытался впитать в себя эти черты, запомнить навеки. Четкое теплое личико словно притягивалось к нему. Когда оно приблизилось, все существо его воспламенилось любовью… Они соприкоснулись губами, внутри юноши вспыхнуло пламя, едва не выбросившее его из седла. Это была Талея. Он знал это и волей своей защищал ее.

– Возвращаемся назад! Поскорее! – крикнул он огненному скакуну.

– ТЫ ДОЛЖЕН ЗНАТЬ СЛОВА, ЧЕЛОВЕЧЕК, ИЛИ ЖЕ ОСТАНЕШЬСЯ СО МНОЙ ДО КОНЦА МОЕГО СТРАНСТВИЯ.

Что же петь, думал Джон-Том. Какая мелодия могла сравниться с просторами космоса и звездами? Все знакомые ему прежде песни присыхали к языку.

Тут Талея-гничий шевельнулась у сердца его, и он поглядел вперед – в холодную синеву. Время возвращаться туда, где ему следует быть, и он вдруг понял, где именно и как попасть в это место.

Рот его открылся, пальцы ласково легли на дуару. Голос юноши и голос инструмента слились в один, никогда еще не слышанный им, истинный голос Джон-Тома.

Звезды закрутились быстрее, Вселенная в один миг исчезла. Голова его пульсировала, горло жгла странная песня без слов, истекавшая подобно реке, что была в миллион раз сильнее земных рек.

Навстречу уже торопились синее небо и белоснежные вершины гор. Вот и граница – смутный предел бытия. Он чувствовал в себе больше сил, чем когда-либо в жизни.

– Вот это скачка, ни хрена себе! – донесся из-за спины радостный голос Маджа.

– Мадж, родной мой! – вскрикнул Джон-Том, обрадовавшись приятелю.