Александр Зорич - Семя Ветра

– Все, что знал Стагевд, нам поведает его голова.

Герфегест устало вздохнул. Да, он снова в Синем Алустрале. Только здесь маги не брезгуют отрубленными головами кровников и знают, как заставить эти головы говорить.

Самая высокая башня Наг-Нараона звалась Игольчатой недаром. Башня была настолько тонка и высока, что разум отказывался признать в этой портняжной игле рукотворное строение. Для того чтобы добраться до ее вершины, скрытой хрустальной крышей, нужно было потратить не менее получаса на подъем по крутой винтовой лестнице.

В руках Герфегеста была «мертвая корзина», в руках Харманы – масляный светильник, которым она освещала ступеньки лестницы, извивавшейся внутри каменной кишки Игольчатой Башни. Казалось, этим ступеням не будет конца.

Наконец они очутились в крохотной комнате на самой вершине. Сквозь хрусталь подмигивали звезды. В ромбовидных окошках шумел ветер. В каждом ромбе пара бронзовых лебедей безмятежно ласкалась клювами на зависть всему издерганному, неласковому Наг-Нараону…

Герфегест уже успел привыкнуть к тому, что самым популярным узором в Наг-Нараоне являются вездесущие лебеди. («В них наша сила! Они поддерживают магическую завесу!» – повторяла Хармана с серьезнейшим выражением лица.) Герфегест все еще не свыкся с мыслью о том, что он – ходячее воплощение одного из этих лебедей. Возможно, левого.

В центре комнатки стоял треножник. Его чугунные лапы сходились вверху тремя шестипалыми ладонями. Герфегест догадался, что хвату этих чугунных пальцев ему предстоит вверить «мертвую корзину».

Его догадка подтвердилась. Прошептав несколько заклинаний, смысла которых Герфегесту знать было не дано, Хармана поставила сосуд с головой Стагевда на треножник. Чугунные пальцы сомкнулись вокруг донца фарфорового сосуда. В животе у Герфегеста похолодело от жути. Как и все чуждые магии смертные, Герфегест ненавидел, когда неживое прикидывается живым…

Невозмутимая Хармана открыла крышку.

Потом Хозяйка Гамелинов запела.

Ее хрустальный голос разбивался о купол Игольчатой Башни и, подхваченный ветром, уносился в море сквозь лебединые окошки. Мотив был тягуч и не слишком мелодичен. Слова были непонятны Герфегесту. Временами в ее голосе звенела сталь, временами Герфегесту чудилось, что он слышит в нем крик младенца, вместе с колыбелью брошенного в морские воды. Чугунный треножник стал медленно оборачиваться вокруг своей оси – видимо, в соответствии с магическими указаниями Харманы он пытался сориентировать голову Стагевда по сторонам света…

Снова ощутив прилив жути, Герфегест счел за лучшее закрыть глаза. Как вдруг мир воспоминаний поглотил его без остатка. Он вспомнил всю свою жизнь. Родовые схватки своей матери, минуты острого наслаждения, подаренные им его первой возлюбленной на черной лестнице женской половины дома Теппурта Конгетлара, минуты ярости, отчаяния, озлобления, восхищения… ему казалось, будто время, показав тысячу своих изменчивых ликов, остановилось, перед тем как продлиться в новом витке бесконечного вервия.

Хармана пела долго. Но стоило ее песне стихнуть, как растаяла и череда призрачных образов, проносящихся перед взором Герфегеста. Выходит, они были связаны друг с другом – память Герфегеста и песня Харманы?

– Ты готов? – шепотом спросила Хармана.

– Я готов, – ответил Герфегест.

– Ты сможешь говорить со Стагевдом ровно столько, сколько будет гореть этот светильник, – сказала Хармана, указывая на хрустальный шар с тусклым огоньком внутри, стоящий у ее ног.

После этого она села у стены Игольчатой Башни, в самом дальнем углу комнаты, накрылась с головой плащом и… растворилась. Быть может, всего лишь в темноте, царствовавшей за пределами неширокого круга, очерчиваемого светом масляной лампы. А быть может, темнота здесь была ни при чем – Герфегесту было трудно сохранять свою обычную рассудительность.

Он бросил неуверенный взгляд на «мертвую корзину». Тотчас же свет лампы стал из тускло-желтого голубым и треножник вместе с фарфоровым сосудом сделал четверть оборота. «Надо полагать, мой собеседник повернулся ко мне лицом, как это принято у вежественных народов», – догадался Герфегест.

– Приветствую тебя, новый Хозяин Дома, – сказал Стагевд.

Его голос был почти человеческим, почти обычным – разве что доносился он изнутри вазы. Но от этого «почти» конечности Герфегеста попросту онемели от страха. Есть вещи, от которых делается не по себе даже отъявленным смельчакам. Это был голос умертвия. Существа, живущего не своей – заемной – жизнью.

– Приветствую и я тебя, старый Хозяин Дома, – сказал Герфегест, призвав на помощь всю свою силу.

– Зачем ты тревожишь меня, человек Ветра? – спросил Стагевд.

– Я хочу спросить тебя и я знаю за собой это право. Ты умер Гамелином. Но, как и служение всякого Гамелина, твое служение не оканчивается вместе с жизнью. – Герфегест слово в слово повторил все, чему учила его Хармана, пока они совершали подъем к вершине Игольчатой Башни.

– Я помню об этом, – после тягостной, долгой паузы сказал Стагевд. – Если бы не это, тебе бы никогда не заставить меня говорить. Что ты хочешь знать, Конгетлар? Я отвечу тебе.

Герфегест нервно набрал в легкие воздуха. Запах тления, который распространялся из-под приподнятой крышки «мертвой корзины», пропитал его от макушки до пят. Точно так же гулкий, фарфоровый голос Стагевда пропитал собой все закоулки его сознания. Может, он и сам уже начал разлагаться?

«Не позволяй наваждению овладеть тобой!» – учила его Хармана. Герфегест встряхнулся.

– Скажи мне, Стагевд, ведомо ли тебе назначение Семени Ветра?

– Нет, – отвечала голова Стагевда.

– Так зачем ты добивался его?

– Его добивался Ганфала. То же делал и я. Когда мне стало известно, что ты, Конгетлар, несешь Ганфале Семя Ветра, я понял, что еще немного – и я буду побежден, а мир необратимо изменится. Я пробовал остановить ваш отряд еще в Поясе Усопших, использовав призрак Блуждающего Озера. Но тогда тебе и людям Ганфалы удалось выйти сухими из его черных вод. Я пробовал остановить вашу «морскую колесницу» еще раз – в Старом Порту Калладир. Мои пастыри выпустили кашалотов. Ты помнишь, что случилось потом.

– Я помню. Твои животные сожрали наших каракатиц и мы с трудом выбрались из Пояса Усопших.

– Они сожрали бы и тебя, Конгетлар, и твоих подручных, и проклятого карлика, сколь бы хитер он ни был. Но Густая Вода помешала им. Пастыри не смогли управлять кашалотами, охваченными предвечным ужасом. Густая Вода – это прошлое, вливающееся в будущее, это молоко Хуммера. Хорошо хоть, вам пришлось идти под парусом…

– А если бы наши каракатицы уцелели?