Лиланд Модезитт - Башни Заката

Солнце припекает нещадно, но ее слова как снежная буря.

— А ты хочешь, чтобы остров так и остался захолустьем? Я-то думал…

— Не в том дело. Все твои планы насчет острова я поддерживаю. В мире должно существовать надежное прибежище для таких людей, как мы, Лидия и Клеррис. Но ведь ты никого ни о чем не спрашиваешь. Принимаешь решения и ставишь нас в известность, не сомневаясь, что мы будем выполнять твою волю. А я, между прочим, не у тебя на службе. Возможно, мне пришлось выступить в роли ангела-хранителя, но не потому, что я жажду тебя, душой или телом.

— Но ты оставалась рядом… — начинает Креслин, недоуменно морща загорелый лоб.

— По той единственной причине, что так проще для нас обоих, — обрывает его Мегера, но юноша чувствует, что это неправда, во всяком случае, не вся правда.

— Зачем ты кривишь душой?

— Будь ты проклят! Думаешь, будто ты всеведущ, будто видишь меня насквозь? Решил, что стоит тебе сказать пару ласковых слов, и я буду готова прыгнуть к тебе в постель?

— Ты прекрасно знаешь, что я ни о чем таком не думаю, — отвечает Креслин. Он смертельно устал. Устал от тяжелой работы, от изнурительных упражнений, призванных восстановить прежнюю физическую форму, но главное — от постоянного нервного напряжения, постоянного ожидания очередных нападок Мегеры.

— Тебе наплевать на то, что я говорила насчет принуждения — и меня, и всех прочих. Тебе всегда наплевать, как и всем мужчинам. Нужно тебе — ты выказываешь понимание и сочувствие, а нет — значит, нет. О конечно, ты всегда просишь прощения, но это не более чем пустые слова!

Ожесточенно жестикулируя, Мегера непроизвольно берется за рукоять клинка, который приохотилась носить на манер стражей.

Креслин напрягается, отметив, что ей легко дается прикосновение к холодной стали, ибо окружавшая ее прежде белая аура почти истаяла, сменившись той же чернотой, что и у Лидии. Хотя порой вокруг Мегеры и мелькают язычки белого пламени.

— Вот и сейчас — ты даже не слушаешь…

— Я слушал, просто вдруг заметил, как сильно ты изменилась.

— Ты хотел сказать, как сильно ты меня изменил.

— Я такого не говорил.

— Но имел в виду.

Мегера все же отпускает клинок, и Креслин переводит взгляд на восток, к облакам, висящим на горизонте над темно-зеленым морем.

— Пока ты не научишься слушать, по-настоящему слушать, ничего не изменится!

С глубоким вздохом юноша провожает взглядом стройную фигуру, удаляющуюся по направлению к ристалищу стражей.

По мере того как солнце движется к западу, облака на востоке делаются все гуще.

Сломав простую восковую печать, Мегера читает следующие строки:

«Записано рукою Хелисс со слов Алдонии, верной служанки Мегеры, суб-тирана Сарроннина и регента Отшельничьего…»

«Интересно, — задумывается Мегера, — кому пришло в голову вставлять в письмо все эти титулы? Хелисс могла употребить их в ироническом смысле, тогда как Алдония — в знак искреннего почтения…»

«…Хотя роды были нелегкими, у меня родилась дочь, которую я назвала в твою честь Линнией, и умоляю тебя, если со мной, как то бывает с недавними роженицами, что-то случится, позаботиться о том, чтобы ее будущее не зависело от прихоти чужих людей. Однако, по словам повитух, менее чем через сорок дней мы сможем пуститься в путь. Как раз в то время отплывает корабль, и мы с дочуркой поплывем на нем. Если, конечно, обе будем здоровы. Линния красивая девочка, а волосики у нее рыженькие. Думаю, потемнее, чем у тебя. С нетерпением жду возможности увидеть тебя и служить тебе…»

Снизу приписана еще одна строчка.

«У них обеих все хорошо.

Хелисс».

Мегера Линния поджимает губы, моргая повлажневшими глазами, подходит к темному окну и, прижав к груди сложенный листок пергамента, долго прислушивается к шуму прибоя.

— Путь — это путь… — юноша с серебряными волосами повторяет эту строку, вступив в тень, о существовании которой и не подозревал, пока не задумался о печали. Но стоит ему снова выйти на свет, как солнце слепит глаза, а из-под сапог поднимается пыль.

Подняв очередной камень, он осторожно — что трудно представить, глядя на бугрящиеся мускулы и натруженные ладони, — опускает его на плиту.

Ограда террасы завершена, и теперь Креслин обтесывает камни для недостроенных гостевых домов. Работает, прерываясь лишь на завтрак, обед и беспокойный сон, ибо в трудах ищет забвения. После памятного ночного разговора на террасе Мегера еще более отдалилась и стала еще упорнее в своем одиноком стремлении к совершенству. По утрам она делает более длинные пробежки, чем он, а в искусстве боя на мечах скоро превзойдет старших стражей.

Удар молота скалывает породу по точно намеченной линии. Тихонько напевая, Креслин ощупывает камень чуткими пальцами и вкладывает в удар ровно столько силы, сколько необходимо.

— Путь — это жизнь… — мурлычет он себе под нос. Наконец юноша откладывает инструменты и направляется к наружной умывальне. Доносящийся снизу шум прибоя заглушает его шаги.

Проводя бритвой по щекам, он снова и снова задается вопросом: честно ли то, что им задумано? И снова и снова отвечает себе: нет, нечестно. Но другого выхода, похоже, нет и не предвидится. Все, что предлагалось на сей счет Лидией и Клеррисом, не удалось. В конце концов, ему нужна от Мегеры не дружба, а нечто иное. И в любом случае он не собирается до конца дней своих опасаться ее языка и собственных чувств.

Холодная вода охлаждает разгоряченное сознание, так что он обретает достаточное спокойствие, чтобы не насторожить Мегеру, остро чувствующую любое его возбуждение. Юноша переходит на край террасы, откуда можно полюбоваться тем, как играют на поверхности моря лучи утреннего солнца. Он ждет ее появления.

Равно как и прихода Клерриса, не знающего, зачем Креслин его позвал.

«…А печаль есть радость…» Ему хочется в это верить, однако, думая о том, что предстоит сделать, юноша ежится. Можно ли поступить иначе? Наверное, можно, только знать бы — как… Он слушал и Мегеру, и Лидию, но их советы не помогли.

Отдаленный топот бегущих ног. Мегера. Она заходит в дом, потом идет умываться, а Креслин так и не трогается с места. Оборачивается он лишь когда она появляется на краю террасы.

На загорелой коже юноши нет ни единой морщинки, но под глазами мешки, что сильно его старит.

— Ты вроде как не в себе, — замечает Мегера, держа руку на рукояти меча.

Креслин по-прежнему предпочитает носить меч в заплечных ножнах, однако в последнее время почти не надевает портупею. Мегера же, напротив, расстается с клинком только на время сна и утренней пробежки.