Лиланд Модезитт - Башни Заката

Допев, Креслин умолкает и застывает, обхватив словно сведенными судорогой руками посеревший от жара камень и не замечая хода времени. Над головой начинают сгущаться тучи, хотя он не призывал ветра. Как не призывала и Мегера — ему известно, что теперь она знает все, что и он. Если не больше.

— Нет… Есть одно, чего я не знаю, — тихо произносит она, но Креслин не двигается.

Лишь через некоторое время он спрашивает, но не о сказанном ею только что, а о другом:

— Почему ты никогда не отвечала мне ударом на удар?

«…потому что… потому что ты меня любишь…»

Да, эта любовь безумна и невозможна, но он любит ее. Любит, хотя никогда не сможет прикоснуться к ней, не сможет удержать ее возле себя.

— Ты сможешь, мой суженый.

«…суженый…»

То, что Мегера сдвинулась с места, Креслин осознает, лишь когда она оказывается рядом с ним.

— Почему?

«…потому что ты любишь меня. И потому, что я никогда не могла бы полюбить никого другого…»

— Ты заслуживаешь не только быть любимой, но и любить самой, — эти слова даются юноше нелегко; он сознает, что, возможно, отталкивает ее, но считает себя обязанным быть с нею честным, чего бы это ни стоило. Особенно сейчас. Только сейчас он понял, что, думая, будто был честен с нею прежде, он заблуждался.

— Не отпускай меня. Пожалуйста…

«…всегда боролась с тобой… но ты уже знаешь… не отпускай…»

В горле его ком, а к глазам вновь подступают слезы.

— Ты не ошибаешься?

На сей раз молчит она, да и зачем слова, если она уже обхватила руками его шею и, всхлипывая, припала к его плечу.

«…любить так трудно…»

— Ты просто не отпускай меня… не отпускай…

«…не отпускай…»

— Никогда…

«…никогда…»

Волны с тихим шелестом набегают на берег и откатываются назад, а мужчина и женщина идут по песку в сторону далеких Башен Заката. Они молчат, окруженные черным свечением, видеть которое, кроме них самих, дано лишь немногим. Один-единственный солнечный луч падает на песок, но тут же исчезает, словно уступив им дорогу.

Западный небосклон затянут грозовыми тучами, отчего Башни Заката кажутся меньше.

Но они остаются на своих местах, а плотные штормовые облака образуют над ними некое подобие черной арки, по направлению к которой идут эти двое, душа в душе и рука в руке.

Креслин бредет вверх по песчаному склону, согнувшись под импровизированным коромыслом, уравновешенным с обоих концов двумя деревянными ведрами соленой воды. Солнце едва осветило Восточный Океан, но у регента это уже вторая ходка.

Опустив коромысло на черные каменные плиты, он сосредоточивается на одном из ведер. Вода бурлит, и на камнях рядом с ведром появляется кучка грязновато-белых крупинок. Повторив то же самое со вторым ведром, юноша выливает пресную воду в каменный резервуар и закрывает крышку.

— Креслин!.. Креслин!..

«…вот ведь идиот…»

Убрав коромысло и пустые ведра в нишу, служащую кладовкой, юноша направляется на террасу, где его встречает одетая в тонкую вылинявшую сорочку Мегера.

— Тебе не кажется, что это не больно-то эффективно?

— В каком смысле?

Креслин вытирает лоб. Над побуревшими холмами к западу от Черного Чертога в воздухе змеями изгибаются почти видимые черные волны жары.

— Неужто, кроме тебя, некому таскать воду?

— Привычка…

— Но никто, кроме тебя, не умеет опреснять воду.

— Почему? Ты это умеешь. Да и Лидия с Клеррисом — тоже.

— Замечательно! — в голосе Мегеры сквозит раздражение. — Но так или иначе это под силу лишь немногим. Неужели тебе непонятно, что грубую работу может выполнять кто угодно, ты же должен заниматься тем, с чем не справятся другие!

— Например, мудрым управлением?

— Хотя бы и так, суженый.

— Наверное, ты права, но, боюсь, в некоторых отношениях я не создан для власти. Мне трудно надзирать за тем, как работают другие. Трудно сидеть и наблюдать, как солнце иссушает землю. Трудно ждать, когда прибудут корабли…

— Я не о том говорила!..

«…идиот!..»

Язычок белого пламени прорывается из окружающей ее невидимой черноты — вызванный гневом всплеск не желающего исчезать хаоса.

— Ты валишь в одну кучу все виды работы, включая физический труд, а между ними имеется большая разница. Быть правителем — значит работать умом, а не руками, и ты на это вполне способен. Но стоит тебе огорчиться, как ты стараешься забыться, занявшись грубым ручным трудом.

— Да вовсе я не расстроен, — говорит Креслин, пытаясь изобразить усмешку.

— Кого ты хочешь обмануть?

— Ладно, я расстроен. А как иначе? Гостиница, можно сказать, закончена, но селить в нее некого. Поля дали всходы, но урожай может погибнуть из-за нехватки воды. Сушь такая, что ябруши осыпаются с деревьев. Меня воротит от одного вида сушеной рыбы, так же, как и всех остальных. Лидия предупреждает, что никаких пряностей не будет до осени… Если они вообще будут. Когда я таскаю воду, то приношу хоть какую-то пользу. Или прикажешь сидеть сложа руки, дожидаясь, пока солнце превратит нас в уголья?

— Между прочим, мы здесь из-за тебя.

Креслин переводит взгляд с побуревших холмов на едва тронутую волнением воду Восточного Океана. Куда бы он ни смотрел, всюду — и над холмами, и над пыльными, высохшими низинами, и над колючими сорняками, и даже над самым побережьем Восточного Океана — расходятся дрожащие волны раскаленного воздуха. Обжигающее солнце вершит свой путь по безоблачному небу.

— Ты права. Отныне я буду носить воду только для нас.

— Для нас я и сама могу.

Он отвечает на ее улыбку улыбкой.

— Перекуси, прежде чем отправишься умываться.

Креслин с усмешкой поднимает руки, показывая, что сдается, и усаживается на ограду террасы. Между ним и Мегерой лежит краюха черного хлеба и два ябруша. Тут же стоят две кружки с соком.

— Все-то у тебя предусмотрено, — замечает он.

— Должен же ты поесть перед тем, как приступишь к работе на корабле!