Сергей Алексеев - Очаровательная блудница

— Ну и сколько вас там, отроковиц первозванных?

— Нас уже сорок, — похвасталась. — Без меня тридцать девять… И двенадцать отроков. Вернее, сейчас тринадцать…

— Галицын — тринадцатый отрок?

— А что? Это счастливое число.

Отроковица перестала скалиться, гримасничать, и Рассохин как-то уже подзабыл о ее блаженном состоянии, но она подсела сбоку, прильнула плечом и мечтательно напомнила:

— Вот если бы ты согласился пойти со мной! И мы вместе отыскали пророчицу, получили ее благословение…

Закончить эту фантазию не позволил взревевший на реке лодочный мотор. Стас запомнил когти Зарницы, загодя отпрянул от блаженной и погрозил — сиди тихо!

На ее лице отразился ужас.

— Замри и не думай! — просипела она, втискиваясь между лесин.

Матерая не могла найти своего подопытного и, скорее всего, поняла, что кто-то приезжал на Красную Прорву и его освободил — жердь с разрезанными веревками бросили неподалеку от стана, да и склон истоптали, пока тащили Скуратенко в лодку. Предугадать дальнейшее поведение было трудно: если Матерая чувствует здесь себя владычицей реки, то и в самом деле попытается вернуть несчастного моториста. Однако Рассохину как-то мало верилось в ее беспредельную власть и чародейские способности. Но через три минуты пришлось убедиться в обратном…

Лодка шла с какими-то остановками, будто мотор барахлил. И только когда «Прогресс» выплыл из-за поворота, стало ясно — они кого-то искали, тщательно осматривая через бинокли залитые берега. Эдакая пиратская команда — головы мужчин в камуфляжных банданах…

Рассохин отвлекся на мгновение — показалось, где-то застучали деревянные подошвы, и тут узрел, как рулевой сбавил обороты, резко переложил румпель и повернул в заводь, к острову.

Матерая указывала на него своим перстом…

Погорелец мог бы встать сейчас и уйти — Рассохин понимал, что ничего с ним сделать не сможет. Хотя еще недавно в нем кипела такая злоба на похитителей Жени Семеновой, что готов убить был, растерзать, ибо представлялись кержаки этого толка страшными злодеями. Но в этом ничего злодейского не было, правда, глаза лукавые, вероломные, все видят и отмечают.

— Говори, блудила с тобой отроковица или нет? — напирал он.

— Что значит — блудила? — тупо спросил Стас.

— Спала с тобой?

— Спала…

— Ладно, испытаем ее на блуд! — пообещал погорелец. — А ты что, паря, шатаешься?

— Не знаю… — и неожиданно пожаловался: — У меня ноги трясутся.

— Да ты захворал ведь! — догадался тот. — Распаленный весь, глаза кровяные, жар у тебя. В сей час сковырнешься с лесины, что я делать-то с тобой стану? Мне же эдакого сохатого не поднять.

— Ты погорелец? — хрипло спросил Стас.

— Ну, хочешь, дак погорелец. Раз винтовка моя у тебя…

— Как зовут?

— В самом-то деле огнепальный я…

— Имя, что ли, такое?

— Не. Именем я Христя… То бишь Христофор. У нас толк огнепальный, мы люди старого обряда.

Говорил, а сам рыскал глазами, оценивал, прикидывал, прибрасывал.

— Почему так называется?

— А потому как огнем нас спалили, обездолили.

— Кто?

— Анчихристы! Налетели зимой и всех дотла…

— Ладно, Христя… — у Рассохина все плыло перед глазами. — Покажешь, где твой Прокошка живет.

— Что не показать? — мгновенно согласился тот. — Покажу. Да ведь далековато будет, добредешь ли?

— Не твое дело.

— На что тебе племянник-то? Что надо, дак у меня спроси.

— Я хочу вернуть отроковицу!

— Ты-то, паря, хочешь, да кто же вернет? — изумился Христя. — У нас ведь невест не возвращают, коль добычей взяли. Ежели высватал да худого воспитания, тогда можно. Или ежели блудницей оказалась… Но мы ей испытание учиним!

— Вы ее украли!

— По-вашему — украли. А по-нашему дак добыли. Прокошке срок подошел, он с богом подрался и одолел.

— С каким богом?

— Да с лесным, с быком. То бишь с сохатым.

— Мне плевать, кого одолел твой Прокошка! — от бессилия закричал Стас. — Я должен вернуть Женю!

— Как же тебе — плевать? — на сей раз возмутился огнепальный. — Коль с богом силой потягался, жениться можно. Я вот с быком ешшо не могу сладить, дак мне и отроковицы не добыть пока. А он подрался и замолчал.

— Как замолчал?

— По обету. Теперь до смерти слова не скажет.

— Пошел ты… со своими обычаями! — из Рассохина посыпался мат. — По советским законам вы преступники!

— Мы ваших анчихристовых законов не признаем, — ничуть не смутился Христя. — По своему уставу живем. Вот ругаться, паря, грешно! А чужое брать и вовсе!

— Людей воровать не грешно, святоша хренов?!

— Мы невест добычей берем. Ты же мою винтовку скрал! И ей мне грозишь!

Препираться с ним не имело смысла, хуже того от его балагурства и нравоучений Стас ощущал, как мысли в гудящей и горячей голове становятся тягучими, липкими, как густая смола. Этот огнепальный хитрец попросту забалтывал его и наверняка рассчитывал удрать, усыпив бдительность.

— Расстреливать буду, — тупо произнес Рассохин и наставил штык. — Вставай, иди к дереву.

И уступил ему дорогу.

Христя не струсил — поверил, балансируя, пробежался по вершине валежины, остановился и всплеснул руками:

— Кто же тебя к Прокошке сведет? Коль стрелишь меня? Годи-ка, паря, а давай я сведу к племяннику, ты с ним побарахтаешься. И чья возьмет. Потом разойдемся?

— Не буду ни с кем барахтаться, — как-то по-мальчишески отпарировал Стас. — Моя отроковица!

— Отчего твоя? Ты за нее поратился, поборолся? А Прокопий с богом сходился! Потому и жену себе добыл.

— Да мне хоть с чертом! Женя приехала со мной!

— Не, паря, это не по уставу! Даже сохатые за невесту бьются!

— В гробу я видел твои уставы! — Рассохин наставил винтовку. — Становись к дереву! И говори, где берлога твоего племянника?

— Ты от болезни дурной стал, паря. — Христя побрел по валежине. — Отлежаться бы тебе, чтоб морок с головы изошел… Ежели обману?

— Штыком припру — не обманешь!

— Как искать-то станешь? С чужих слов да не бывал никогда…

— Твое логово нашел и его найду. Я места знаю.

— Ежели не скажу? — Он соскочил с колодины и встал к сосне.

— Пытать буду!

— Ох, Стас, — горестно вздохнул огнепальный. — Да сможешь ли пытать-то? Да так, чтоб я признался? Стерпит ли душа?

Рассохин точно помнил, что не представлялся погорельцу, имени своего не называл и был уверен, что остается неузнанным. Христя воспользовался его замешательством и закрепил успех.

— Да я все про тебя знаю, Рассоха. Лета два уж присматриваю. Это ты ведь жирный песок-то нашел по Зорной речке?

— По какой Зорной?

— По той, где ныне прииск поставили.

— Я нашел! Ну и что?

— А то, Стас. Захотел бы, дак давно вас всех истребил, как рябков. И Репу, начальника твоего, и Галю, и Муху. Все ваши прозвища знаю. А тебя бы — дак в первую очередь стрелил. Хотел однажды, когда ты первый раз на Зорную речку залез. Уж и целил, да рука не поднялась на безрогого… Это ведь ты жир нашел. И ныне бочку откопал, с книгами деда моего. Думаю, сейчас-то подымется — стрелю. Но Прокошка не дал. Довольно, говорит, отроковицу отыму. Книги себе возьмешь, пускай ни с чем останется. И то верно, ему в сей час не до душеполезного чтения, а я холостой, так мне любо… Сколько ты у меня, паря, на мушке был — не сосчитать… А я к тебе первый раз попал, так стреляй. Оно, когда первый, легко, ежели сердце в ярости. А во другой раз дак совсем легко стрелишь. Много ты, Стас, горя нам принес. Дурной народ на Карагач привел, начальников жиром заманил. Теперь наши становища позорят, уходить надо, не дожидаясь. Мое вот ты уже нарушил, корову испугал…