Ольга Елисеева - Сокол на запястье

Все славили бога. Вдруг его зеленые глаза сузились и цепкий взгляд уперся в темноту за пределами пещеры. Элак был готов поклясться, что Козлоногий смотрит на него, хотя сквозь ветки кустов трудно было различить юношу.

— А вот и ты! — проблеял он, выставив вперед пальцы-рожки на обеих руках. — Алида, почему ты не сказала мне, что он уже так вырос?

Женщина оторвалась от варева и беспокойно оглянулась. Заметив сына, она, вопреки ожиданиям Элака, даже не подумала его бранить. Ее глаза заволокло влагой. Жрица сама вытащила сына из колючих кустов. Ее руки оказались неожиданно сильными и горячими. По спине Элака пробежала дрожь, ему чудилась не материнская зовущая ярость в этих цепких неотступных прикосновениях.

— Вот он, мой господин. — лицо Алиды горело гордостью. Она обеими руками сзади вцепилась в край туники, и Элак услышал треск разрываемой ткани. — Посмотри на него! Он уже совсем вырос и сегодня нарушил запрет следовать за нами, как я его ни пугала! — жрица хрипло рассмеялась. — Как ты и предсказывал, Пан, все, что дано тобой, вернется в твои кладовые. Твой сын у твоих ног. Прими его и скажи, может ли он остаться с нами?

Козлоногий Пан щелкнул пальцами, совсем так, как привык это делать сам Элак, обращаясь к рабам.

— Подайте ему вина!

Точно из воздуха перед носом юноши возник глубокий кратер, наполненный варевом. Один его аромат сводил с ума, вызывая спазмы в паху. Рогатый хозяин пещеры выставил вперед свой изогнутый удилищем лингам и из него прямо в чашу ударила едкая струя козлиной мочи.

— Пей! — приказал мохнатый бог, пьяно улыбаясь новобранцу.

Элак бросил затравленный взгляд по сторонам, ища спасения от сомнительной чести.

— Пей!!! — взревела толпа, обступившая его плотным кольцом. На лицах менад и козлоногих духов было написано такое восхищение, что Элак понял, если он немедленно не осушит кратер, его разорвут за святотатство.

— Пей. — тихо сказала Алида и прижала край чаши к губам сына. — Пей.

Огненное варево лавой побежало по жилам, преображая мир. Через минуту вокруг Элака не было ни одного знакомого лица: ни деревенских девушек, ни матери, ни омерзительного рогатого Пана верхом на амфоре, ни его слуг… Было только пульсирование женских и тусклое свечение мужских тел с яркими пучками искр там, где у них в этот момент собиралась вся сила. Эти пучки давали жизнь, к ним неодолимо тянуло.

Главный столб огня колыхался над амфорой, его хозяином был бог здешних мест. Получить частичку животворного пламени, раздуть ее в себе и передать другим — было единственным желанием, которое сейчас испытывал Элак.

Он шагнул вперед, споткнулся о распластанные на полу тела, рухнул у самого горлышка амфоры и больше ничего не помнил.

Золотая полоска еще несколько мгновений оставалась над гребнем хребта, а крестьяне, подгоняемые Филопатром, уже сбились, как перепуганный скот, под соломенную крышу амбара. Им предстояла нелегкая ночь, особенно если учесть, что день был, как все — с рассвета полный ломовой работой, которую завтра, не смотря ни на что, предстояло продолжить. А сна не предвиделось!

Духота, запах потных немытых тел и кислых козловых шкур, разложенных на полу, делали обстановку совсем неуютной. Но, откупорив вино и пустив по кругу деревянные чашки, мужчины приободрились, разговор пошел громче.

— Кто их знает, что они делают там, в горах! — разглагольствовал самый старый из пастухов Мокс, настолько дряхлый, что его уже с прошлой осени не брали в поле. — А только говорят разное.

— Что именно? — раздраженно сжав губы, осведомился Филопатр. — Ты давай мне людей не запугивай. Каждый год одно и тоже.

— Нет, пусть скажет! Пусть скажет! — настаивали со всех сторон.

— Говори, Мокс, не слушай старосту. Хоть время скоротаем.

— Не всю же ночь дрожать!

Пастух победно оглянулся по сторонам, предвкушая благодарных слушателей, и нахохлился, как большая птица.

— Давно, говорят, было, а продолжается до сих пор. Когда-то все женщины принадлежали богам, а мужчин на земле не было. Тех мальчиков, которые рождались, боги тут же съедали. А чтоб матери не жалели малышей, боги поили женщин колдовским зельем. Вот раз ударил гром, и молния разбила чашку, где мешали волшебный напиток. Великая Мать, не выпив зелья, пожалела своего новорожденного сына и спрятала его в горе, а из осколка чашки сделала ему колыбель. Так же поступили и другие женщины. Сыновья выросли, вышли на свет, а во главе — сын Богини по имени Загрей. И стали женщины брать их в мужья вместо богов. Тогда началась большая война между богами и людьми. Увидела Великая Мать, что стало из-за ее милосердия — вот-вот земля опрокинет небо — и устыдилась своей слабости. Золотым серпом она убила Загрея, а его останки сложила в колыбель и снова спрятала в горе.

— Но люди все равно победили? — подал голос из-за корзины с лепешками Тарик.

— Нет, боги. — погрозил ему костлявым пальцем старик.

— И как же вышло, что мы живы? — с враждебной усмешкой осведомился Филопатр, который слушал эту историю уже тридцатый раз и все с новыми подробностями.

— А так. — обрезал рассердившийся пастух. — В наказание боги решили дать женщинам то, чего они больше всего хотели. Их мужей. Жены стали жить со смертными и тяжело работать. А раз в год, осенью, после сбора урожая, приходить с дарами к богам. Те принимают их, как прежде, и поят волшебным зельем. Чтоб забывали женщины все вокруг и помнили только, какое счастье потеряли. Потому-то осенью на Дионисиды пьют и веселятся менады на склонах гор. Скачут всю ночь до рассвета по лесам, счастливые от близости к бессмертным и пьяные от ненависти к мужчинам за то, чего лишились, ради них. Ни одно живое существо — ни лань, ни заяц, ни человек — не должно перебегать им путь. С визгом бросаются они в погоню, рвут жертву на части, пьют ее кровь. Душат змей и подпоясываются ими… Страшное это зрелище не для мужчин.

— Вот бы хоть одним глазком взглянуть. — протянул зачарованный Тарик. — Ведь никто же на самом деле не видел, чем они занимаются.

— Болтовня все. — бросил один из пастухов помоложе. — Что бесятся, это точно. А вот насчет богов не скажу. — он отхлебнул вина, довольный тем, что внимание слушателей перешло к нему. — В прошлом году мы гоняли стадо на верхнее пастбище как раз после Дионисид. Ливанули дожди и внизу луга затопило. Так вот, у Пещеры, куда бабы таскаются, все и вправду истоптано, как будто скакал табун ужаленных оводами кобылиц. Вонь, змеи понакиданы, блевотина по кустам, кое-где и кровь была. — пастух провел ладонью по усам. — И козьих следов видимо-невидимо. Я думаю, с козлами они там балуют каждый год. Сраматища одна! Вот и все боги.

— Пойти бы туда с дрекольем, — подал голос другой крестьянин, — да отучить их раз и навсегда по лесам шастать, платья драть и скотину калечить. — на его бледном лице проступили красные пятна негодования.