Катерина Шишканова - Янтарин

Она только начала постигать странную всеобъемлющую истину — дерево пронизало корнями всю землю, чувствуя боль и радость во всех уголках мира, когда её собственный маленький мир взорвался дикой болью. Все эти бесконечные перепутанные дороги вкладывать в её голову и человеческое тело не хотело, не могло принять в себя весь этот объём. Вламываясь в её сознание, где-то закричал зеленоглазый дикарь, падая на пол и начиная кататься, неистово колотясь головой обо всё, что только попадалось на пути. Рядом в конвульсиях дёргался его друг, до боли закусив губу и закатив под лоб глаза. Ещё один человек, беловолосый, с кучей увечий на некогда красивом лице, чтобы оставаться в сознании, с угрюмой решительностью безжалостно кромсал себе кинжалом левую руку. Пентаграмма засветилась режущим глаза белым светом. Рядом рвануло каменной крошкой и один из лучей пентаграммы завалило рассыпавшимся камнем.

Фелиша больше не хотела, не могла терпеть, разум проснулся, будто после долгого сна, но был переполнен знаниями и силой — не какой-то там мифической нечеловеческой, а вполне реальной, брызжущей, требующей немедленно себя реализовать, чтобы не разорвать тело на мелкие куски. Ничего больше не болело и не ныло — ни выбитые на крыше молельни позвонки, когда она всё же сорвалась и разбилась бы в лепёшку, кабы не удачно проползающая внизу спина Пиявки вместе с, собственно, самим кровососом, ни сломанная на Пьяную Луну рука, залеченная втайне от батюшки, Веллерена и даже Феликса, а потому залеченная ужасно и не до конца, ни жуткая дырка в груди, заткнутая чёрной рукояткой безжалостно впившегося кинжала. Куда делась вся боль? А была ли она вообще?

Сияние жгло глаза. Она зажмурилась, но свет пробивался даже сквозь веки. И тогда она услышала, как кто-то, кто не относился к пылающей звезде, пересёк границу и с силой схватил её за плечи. Неужели кто-то осмелился… кто-то СМОГ проникнуть в пентаграмму?! Пробежал горячими пальцами по лицу, опустился туда, где ещё пять минут назад… или целую вечность тому?.. пульсировала и рвала плоть колотая рана. И вытолкнул её прочь за пределы выжигающего глаза света…

Кровь у Фелиши успела запечься, рана зарубцевалась, оставив только грубый красный шрам, но ждать больше было нельзя — звезда пульсировала, наливаясь белым светом, слепящим уже даже драконов. Более восприимчивая глазастая Матильда отворачивала точёную морду, залитую такими редкими у её племени слезами.

Никто не видел, когда во вспышке огня на площадке появился Гельхен и как долго он стоял, неотрывно глядя на корчащуюся в холодном пламени активированного артефакта девчонку. Краска постепенно возвращалась на щёки и губы, вот ярко вспыхнули открывшиеся глаза. Она всё ещё не понимала, кто она и где находится — зрачки метались в пространстве, натыкаясь на видные только ей образы-миражи. Схватилась за голову, будто боялась, что та вот-вот лопнет от переполнявших её видений, мыслей и знаний.

И тут Ферекрус пошёл трещинами, хрупнул каменным телом и развалился крошевом. А уже через мгновение из-под обломков показались серые крылья, хлопнувшие по воздуху, превращая последние каменные сегменты в перья. Мужчина распрямился, совершенно не стесняясь наготы, сощуренные глаза его выцепили в толпе наблюдателей Гельхена. Кивнул, о чём-то молча договариваясь, и тут же развёрнутой пружиной бросился на калечащего собственную руку некроманта. И в тот же миг в лихорадочно поалевшую пентаграмму бросились наёмник и нимфа, как раз выскочившая вместе с Вертэном из чёрного зева входа.

…Просчитались. Повелитель Душ не зря крошил собственную плоть, чтоб не расстаться с сознанием. Он отреагировал ещё быстрее, чем Ферекрус кивнул давнему приятелю, соглашаясь с его молчаливой просьбой?.. или приказом? Развернулся и наотмашь ударил вынутым из Пламеня кинжалом. Ферекрус оскалился, зажимая рукой располосованную грудь. И отступил, давая место наконец-то пробившимся сквозь барьер Лейм и Гельхену. Последний бросился ко вновь зажмурившейся девушке, стёр бегущую из её носа кровь, не удержался и провёл пальцами по тонкой нитке побелевшего шрама. После чего вытолкнул прочь за пределы пентаграммы, уже выплеснувшей большую часть заточенной внутри силы и информации — прямо в заботливые руки подоспевшего магистра.

Звезда вспыхнула, загудела, мелко задрожала, отзываясь на буйство, творящееся внутри. Гельхен что-то проорал, но сквозь пышущую энергией пентаграмму его было не слышно. И всё же золотой дракон понял: раззявил пасть, нагнетая огонь, дунул в ревущую пентаграмму, но пламя расплескалось о размытые контуры света, вновь выцветшего до белого оттенка. Тогда он подскочил и ткнул когтистой пятернёй прямо через сияющую преграду.

Не помня себя, Фелиша заорала, вырвалась из рук старика Канта и повисла на лапе дракона.

— Не смей! Слышишь? Никогда не смей!

Пламень зашипел, пятясь от звезды и заодно оттаскивая за окровавленную рубаху шипящую принцессу.

— Пусти меня немедленно!

Она с ужасом наблюдала за тем, как опадает силовая защита артефакта, как приходят в себя Феликс и Архэлл, ещё не понимающие в чём дело, но уже готовые ринуться на помощь. И не Диметрию… И как натягивает гудящую тетиву взошедший на лестницу Родомир, целясь в спину некроманта. И её брата. Кем бы не было это существо, раньше это был Диметрий, и Таша говорила, что не всё так плохо. Она никогда не врала, она была ясновидящей, неужели она не видела, что какой-то сбрендивший монстр украдёт тело её старшего брата? Раз смолчала, значит, "не всё так плохо".

Свечение распылилось хвостатыми искрами как раз в тот момент, когда Гельхен вырвал-таки из рук врага плотоядно скалящийся обломанным лезвием кинжал. Свистнула выпускаемая стрела, разрывая пространство. Она сумела пихнуть старика и вырваться, но остановить смертоносный подарок кентавра не успела. Да и не могла. Зато могла прыгнуть вперёд, закрывая его спину своей…

Кто-то провёл мокрым полотенцем по лбу. Брр, гадость какая. Ещё с тех пор, как она чуть не зажарилась в собственной спальне, ощущение чего-то мокрого и липкого на лице её нервировало. Она высвободила из-под одеяла руку и стащила раздражающую кожу тряпку. Кто-то тихонько усмехнулся, но вернул полотенце на место.

Фелиша открыла глаза. И тут же зажмурилась от яркого света, лившегося через окно прямо на кровать. Знакомая больничная обстановка лазарета — тихо и пусто, только тумбочки, застеклённые шкафы с массой колб и ланцетов и стойкий аромат болезней, невымываемый ни одной хлоркой. Даже пряный запах весны, льющийся с улицы, не освежает воздух, а словно пачкает его ещё сильнее, оставляя ощущение беспомощности и незавершённости.