Дуглас Брайан - Крыланы из Шадизара

— Выпей, — прошептал он, протягивая ей кувшин.

Клеуфа схватила сосуд. Он оказался настоящим, и вода в нем была тоже настоящей. Клеуфа пила долго, обливаясь и захлебываясь, она делала короткие перерывы и снова пила… Солнце тем временем скатилось за край стены, и на садик опустилась благословенная прохлада. Колдун наблюдал за ней, ласково щуря глаза. Когда Клеуфа отставила кувшин в сторону, он обнял ее и принялся осторожно снимать с нее одежду.

— Нет, не надо, — бормотала Клеуфа, но руки колдуна делались все более настойчивыми. Когда девушка оттолкнула его, он вдруг рассердился и несколько раз ударил ее. Она заплакала, сидя на траве. Он опустился рядом, сорвал с нее одежду последним быстрым движением и набросился на нее.

Клеуфа не сопротивлялась больше. Она покорилась своей участи. Она поняла вдруг, что полностью находится во власти колдуна, который может делать с ней все, что только захочет.

А он, казалось, наслаждался своей властью над запуганной молодой девушкой. Он то исчезал на несколько дней, и тогда она, страдая от жажды, приникала к странным сосудам, которые то и дело возникали в глухом дворике неизвестно откуда. Странные жидкости утоляли ее жажду и изменяли ее естество. А то колдун возникал перед ней во всей своей красе и ласкал поникшее тело своей пленницы, чтобы затем вдруг обернуться жестоким грифом и начать терзать ее острым птичьим клювом. Он умел гладить и щипать, он дергал ее за волосы, чтобы тут же нежно поцеловать в губы. И все это время не прекращалось действие таинственных чар, призванных преобразить ее природу.

Клеуфа не помнила больше ни своего имени, ни своего происхождения. Она не могла даже вспомнить своего былого тела — это новое ничуть не напоминало старое. Ее вновь приобретенное обличье мало напоминало человеческое. Гладкие перья покрывали кожу, волосы сделались длинными, жесткими и густыми, каких никогда не бывает у людей, лицо вытянулось и заострилось, а рот сделался совершенно крошечным. Но она по-прежнему находила странное удовольствие от того, что предалась в полную власть колдуна. Острую сладость причиняли ей страдания, которые он умел доставлять ей, и волной накатывало наслаждение от его ласк.

Наконец она ощутила, как в ее чреве бьется странное живое существо. Оно обладало собственным бытием и не желало зависеть от Клеуфы. Оно рвалось наружу. Чуть внимательнее прислушавшись к собственной плоти, Клеуфа поняла, что этих живых существ несколько и что они ссорятся и мирятся в ее чреве — словно некие постояльцы, снявшие номер в гостинице.

Это пугало ее. Она хотела поделиться этими наблюдениями со своим господином. Клеуфа никогда прежде не разговаривала с ним. Ни разу после того единственного раза, когда она пыталась сказать ему «нет». Тогда он, кажется, наказал ее. Она не помнила. Но теперь она вдруг поняла, что не может произнести ни слова. Она больше не могла разговаривать. Ее преображенный рот не в силах был исторгнуть ни единого членораздельного звука.

Но Динифий, казалось, понимал все без слов. Он больше не являлся, чтобы терзать ее. Более того, он перенес ее за стену и разместил в прохладных покоях, где было много скользких шелковых покрывал и тяжелые бархатные занавеси. Она все время ела и пила. Она ничем не занималась — только лежала на подушках и отдыхала, а те посторонние существа, что возникли внутри ее естества, вели собственную жизнь и становились все более агрессивными.

Отец Клеуфы был безутешен. Он нанял лучших сыщиков в Шадизаре, чтобы отыскать свою пропавшую дочь, однако все их усилия ни к чему не привели. Один за другим они возвращались к своему нанимателю и с сокрушенным видом признавались в провале. Дальше всех зашел один из них, нанятый последним. Его звали Канаон. Он сообщил, что девушку, закутанную в плащ, видели возле одной крайне подозрительной таверны. По описанию она подходила, но отец Клеуфы наотрез отказался верить тому, что его дочь могла оказаться в подобном месте.

— Говорю тебе, господин, либо ее заманили туда и продали в рабство, либо она попала во власть одного из здешних колдунов, — заверял его Канаон. — Я слышал, что в наших краях их несколько, но один из них — самый жуткий. Его увлечение — молодые девушки. Он пользуется ими, чтобы ставить свои чудовищные опыты над людьми. Его страсть — преображение человеческой природы. Он ищет способа завладеть такой силой, чтобы можно было преображать не только жизненные обстоятельства — этим, с помощью демонов, занимаются все колдуны — но саму натуру человека.

— Откуда тебе это знать? — поморщился отец Клеуфы.

— Ну, в моей жизни встречались самые разные случаи, — уклончиво ответил Канаон. — Во всяком случае, я советую начать поиски именно в этом направлении.

Неожиданно лицо старого господина омрачилось. Он вспомнил, что перед тем, как зачать, его покойная супруга говорила о каком-то колдуне… Но он тотчас отмел эту мысль как вздорную, заплатил Канаону небольшую сумму и велел больше не беспокоить свою персону разными глупостями. Старик смирился с тем, что дочь его пропала навсегда.

Впрочем, если бы Канаон и преуспел, то вряд ли отец узнал бы свою красавицу дочь, а Клеуфа никогда не признала бы в этом человеке своего отца. Потому что она все больше и больше превращалась в птицу.

И наконец в полнолуние прохладной осенней ночи, ровно в полночь, она разродилась тремя мальчиками. Это были крошечные горбатые младенцы, и у каждого за спиной были слабенькие кожистые крылья. Увидев их, мать утомленно прикрыла круглые птичьи глаза, а потом испустила торжествующий клекот, расправила собственные крылья, покрытые сверкающими перьями, и взмыла в воздух. В последний раз ее силуэт видели на фоне полной луны, огромной, испускающей зловещий кровавый свет, а затем она исчезла.

Она направилась к иные края и в конце концов осела в Ианте. Некоторое время гигантскую птицу, расхаживающую по окраинам Ианты, видели местные бродяги, пьяницы и купцы, припозднившиеся и потому не успевшие войти в городские ворота до наступления темноты. Затем в тех же краях появился сыщик Канаон. Он следил за колдуном и видел, как из его дома вылетела птица.

Канаон больше не сомневался в своей правоте. Колдун преобразил природу похищенной девушки, и теперь она превратилась в птицу. Он еще больше утвердился в этом мнении, когда сумел выследить Клеуфу и посмотреть на нее вблизи. Огромная птица с печальным, крошечным девичьим лицом и гигантским клювом.

Канаон нарисовал ее портрет — он был недурным рисовальщиком — и вернулся в Шадизар. Обратно в Ианту он ехал уже с отцом Клеуфы. Старик, несмотря на возраст и недомогания, помчался в Ианту верхом. Он не мог сказать, чего боялся больше — того, что Канаон прав и птица действительно окажется его дочерью, или того, что они не увидят там никакой птицы и поездка окажется напрасной — как оказалось напрасным и многое другое, предпринятное старым господином.