Вера Камша - Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Закат

– Мне нет дела до других. Они меня не радовали, почему я должен радовать их? – заявил кому-то вернувшийся Хайнрих, но кого-то под сосной не было, а был один-единственный талигойский маршал.

– Больше всего ты должен, не имея долгов, – произнес ничего не значащий парадокс Савиньяк и приподнял очередной стакан.

Король плюхнулся на скамью и наподдал что-то достойной монумента ручищей. Лионель подставил ладонь, не давая пущенному по доскам предмету свалиться, и не выдержал – присвистнул. Маршал Талига избавил от падения его высочество Фридриха. Такого конного и знакомого…

– Я его выкупил. – Довольный Хайнрих походил на разбухшего трактирного кота. – Прощелыга Зауф стоит дорого! Вы изрядно потеряли при сделке.

Лионель усмехнулся и сделал вид, что пьет. Он не то чтобы любил сорить деньгами, но брошенное на ветер порой возвращало нечто, ушедшее из дома и из души после гибели отца. Меняя портреты на глазах у офицеров и обалдевшего трактирщика, маршал веселился как мальчишка; правда, другие этого не заметили. Теперь веселился Хайнрих.

– А что сталось с продавшим вас подданным?

– Он трактирщик. Он продал и получил прибыль, вместо того чтобы потерять. Вам был нужен портрет, и вы бы его взяли.

– Если трактирщик умен, он назовет свою харчевню «Король и Леворукий» и огородит стул, на котором сидел король, веревкой. Да, я взял бы портрет и оставил бы за него деньги в любом случае. У каждой войны свое лицо, я хочу иметь его перед глазами.

– Наша война спит. Продайте мне вашу рамку, она по праву принадлежит моему зятю.

– Пожалуй… Из тех, кто в ней побывал, Фридрих достойнейший. Да простит мне ваше величество…

– Еще чего! Сколько вы хотите?

– А как вы намерены с ней поступить?

– Я вернусь в Липпе и отправлю манатки гусака вслед за ним. Вместе с портретом, и лучше, если тот будет в рамке. С его свинячьими лебедями!..

– Ваше величество, не почтите за праздное любопытство. Вы написали кесарю об успехах племянника?

– Хорош бы я был, позволь этому засранцу порочить моих солдат и моих офицеров! Хватит того, что я отдал ему лучший корпус, а достало бы одного мориска! Армия не может встать на дыбы, иначе это не армия, а сброд. Генералы, мои генералы, подчинились и пошли к Ор-Гаролис. Они не виноваты – ноги за задницу не в ответе! В ответе голова, моя голова. Нужно было думать, прежде чем ставить Фридриха главным. Нужно вообще думать, и я посоветовал кесарю именно это. Если Готфрид доверит Фридриху командовать хотя бы брадобреями, он глуп, как корыто! Ваше здоровье!

Есть! Он угадал с письмом, он угадал со всем, кроме обвала, но такое не просчитаешь.

– Ваше величество, я не трактирщик и не могу торговать реликвиями, но неделимое лучше не делить. Северная Марагона да будет в Талиге, а Фридрих – в рамке. Она ваша, если утром вы о ней вспомните.

– Я еще не так стар, чтобы забывать… Я ушел из молодости, уйдешь и ты, тогда и оценишь все, от войны и до вина! Серые пугали нас, допугались, булькнули… А мы живы и под закат пьем! Мы с тобой враги, и что с того? Хотел бы я знать, кто решил, что раз враг, то сам страх и ужас? Оно ведь даже не с агарисцев пошло. Леворуким еще Манлия вашего объявляли. Воевать, так с самим Злом во плоти, иначе вроде как неудобно… А что с приличным соседом можно пасеку не поделить и дойдет до драки на века, с этим как? Нет, Зло им подавай! А ты тоже хорош, вырядился в красное. Жаль, Кримхильде тебя не видит… У тебя ведь мать жива?

– Да. Она в Савиньяке. – В Савиньяке ли? К кошкам! Не думать ни о чем, имеет же он право хоть ночь побыть Эмилем!

– Твоя мать – вдова… Я вдовец… Ее здоровье!

Снова горечь. Когда Рокэ уезжал в Фельп, они пили не касеру, а «Кровь». И после Октавианской резни тоже пили, верней, запивали. Тогда все только начиналось, теперь разогналось, не остановить, но сегодня передышка. Передышка, летний вечер, чужие сосны и горько-сладкая земляника, тоже чужая…

– Мать любит отца… До сих пор.

– А ты до сих пор мстишь… Я уважаю тебя, маршал. И я хочу знать, уважаешь ли ты меня? Варвара? Врага?

– Ваше величество, скажем так. Я перестал уважать не варваров…

Дорогу загородил двуногий ствол. Тот, о котором рассказывал, вернувшись из Надора, Дювье. Тот, что Дик, никогда не видев, помнил до последнего сучка. Расщепленный чудовищной силой дуб пытался дотянуться до рыжего лунного яйца. Ричард сам не понял, как натянул поводья. Лошадь фыркнула и попятилась, она и сама не хотела идти дальше. Из-за трещины? Из-за того, кто ждет в горах? Ждет или дождался?! Закусив губу, Дикон пытался совладать с готовым снести последнюю плотину ужасом. Не будь рядом Карваля, юноша вряд ли сдержал бы крик, но Роберов любимчик никогда не увидит испуганного Окделла!

Оторвав взгляд от изувеченного дуба, Ричард как мог медленно обернулся к предводителю чесночников. Тот, выпрямившись в седле, вглядывался в просвет меж холмами, потом велел:

– Спешиться!

Гордость велела оставаться в седле, но к драке Ричард готов не был, а подчиниться отданному лично тебе приказу еще противней, чем делать то же, что и все. Разве что… Нет, не ускачешь – дороги вперед нет, как и назад. Тропа слишком узкая, даже коня развернуть не успеешь, как эти ублюдки… Да и гнедая… Это тебе не Сона!

Ноги коснулись земли, на мгновенье показавшейся трясиной. Кобыла всхрапнула и пошла боком, норовя навалиться плечом на человека. Ей это место нравилось ничуть не больше, чем Дикону, а уж дерево… С земли оно еще больше походило на гиганта, вознамерившегося сорвать с неба низкую красноватую луну. Ржавую луну видел и Нокс, но та не была полной и висела не впереди, а за спиной. Ричард щелчком поправил крагу на перчатке и зевнул, прикрыв ладонью рот. Его трясло, но чесночники об этом не узнают.

– Дальше не проехать? – хрипло спросил Карваль. – Так, Колен?

– Куда там! – махнул рукой сержант. – Овражины путаются, как змеюки по весне.

– Ты уже видел это дерево?

– Надо думать, только вряд ли оно враскоряку стояло. Я б заметил, да и дыра свежая совсем…

– Вижу, что свежая. Двое при лошадях, остальные – за мной! Дювье, пригляди за Окделлом.

Ричард брезгливо отстранился и, не дожидаясь окрика, двинулся за сержантом, который вечно насвистывал всякую муть. Фальшиво до омерзения, только самый паршивый свист, самая похабная песня отогнали бы жмущуюся к новорожденному оврагу тишину, но чесночник молчал. Как и земля, тяжелая и, несмотря на лунный свет, ржавая. Луна висела над предгорьями, щупала выцветающими на глазах лапами вывороченные камни, обрисовывала край трещины. Карваль впереди вполголоса выругался и пошел еще быстрее.

Южане сосредоточенно топали за своим вожаком, а вот что они чувствовали? У Литенкетте было полсотни людей, и только троим, не считая самого Эрвина, стало на тракте не по себе. Только троим из пятидесяти рожденных рядом со Щитом Скал! А вдруг в Старой Эпинэ хранится реликвия Молний? Должна же она где-то быть! Ричард принялся подбирать слова для расспросов, потому что иначе оставалось взвыть и броситься назад, сбив с ног Дювье. Юноша словно бы видел себя, замахивающегося на чесночника, себя, хватающего палку, себя, шмыгающего в лохматые заросли… Это было так странно – высунуться в будущее, юркнуть назад и ничего не сделать. Следовало подозревать Карваля, а Дик не верил тропе, ночи, луне, он тысячу раз мог кануть во тьму, а вместо этого ускорял шаг, чудом не наступая на пятки молчащему Тератье. Святой Алан, хоть бы выругался кто, сколько можно идти?