Алексей Пехов - Аутодафе

— Эти люди не делятся секретами и стараются не показываться на глаза другим, потому что желающих обрести такой клинок — сколько угодно. Лишь несколько магистров знает, где живут кузнецы. По мне, так их местонахождение — один из самых оберегаемых секретов в мире. И охраняют их — дай боже. Церковь взяла на себя эту обязанность еще во времена императора Константина и до сих пор несет стражу, раз в год позволяя магистрам приехать, сделать заказ и забрать предназначенные для выпускников кинжалы.

— Как я вижу, вы не слишком интересуетесь историей создания этого оружия, господин ван Нормайенн.

— Напротив. Я достаточно знаком с историей, чтобы не интересоваться ею глубже, чем следует. Чего и вам советую.

— Вы не возражаете, если кинжал проверит моя ученица?

— Это слишком ценная вещь, чтобы доверять ее неопытному человеку! Скажи ему, Людвиг! — возмутился Проповедник, словно это он рисковал оружием.

Девчонка от этих слов смутилась еще сильнее.

— Поверьте, у Ханны достаточно опыта, — вступился за нее учитель. — Она уже делала это не раз, и вам совершенно нечего опасаться. К тому же даже глубокая проверка не может испортить клинок, не говоря уже о такой рядовой процедуре, как у нас с вами.

Я пожал плечами, показывая, что не возражаю и ожидаю лишь одного: чтобы они как можно быстрее убрались и оставили меня в покое. Не знаю, насколько Пугалу хватит терпения торчать в этом чертовом шкафу.

Получив разрешение, девушка села между нами, достала из сумки латунные тиски на тонкой витой ножке. Собрала их, установила на столе, положила в них кинжал, крутанула колесико, закрепляя оружие параллельно полу, на уровне своих глаз. Мягкой кисточкой с красноватыми волосками осторожно прошлась по лезвию, смахивая несуществующие пылинки.

Удивительно, но, как только она занялась работой, всю ее неуверенность словно ветром сдуло. Она была сосредоточенна, серьезна и полна решимости довести дело до конца. Четкие, аккуратные движения и ловкое использование фигур . Не сложных, можно сказать примитивных, но этих рисунков я не понимал, потому что никогда не создавал ничего похожего.

Когда лезвие кинжала стало еще более темным, чем обычно, и вокруг него начались едва видимые для глаза завихрения силы, Ханна достала из сумки узкий пенал, сделанный из орехового дерева, открыла его, установила линзу из зеленоватого стекла. Вторую, в тонкой оправе, она водрузила себе на нос, так, чтобы увеличительное стекло закрывало ее левый глаз, и, наклонившись вперед, стала изучать кинжал.

Проповедник смотрел на таинство во все глаза, господин Хюбер с гордостью, я равнодушно. Она знала дело, и у меня больше не было тревоги, что кинжал будет поврежден.

— Этот дом служит каликвецам приютом. Вы их гость, господин ван Нормайенн? — поинтересовался законник.

— Да.

— Помогаете монахам?

Я изобразил удивление:

— А им нужна помощь?

— Ну, иногда она всем требуется. Я слышал, что двое стражей как-то помогли клирикам в Дерфельде. Дело было связано с какой-то чертовщиной.

— А я, представьте, слышал, что там была представительница Ордена Праведности. Наверное, от нее вы и узнали эту историю?

Он рассмеялся, не говоря ни «да», ни «нет». Никакой тайны из того, что произошло на Чертовом мосту, никто из нас не делал, и лично я не удивлен, что Франческа доложила своему начальству о происшедшем. Мы с Львенком сделали то же самое.

Над кинжалом появилась маленькая голубенькая искорка, задрожала, погасла, вновь появилась, налилась цветом и медленно, неспешно поползла от кончика к гарде, а затем в обратном направлении. Девушка не шевелилась и, казалось, даже не прислушивалась к нашему разговору. Впрочем, быстро закончившемуся.

Проповедник ерзал на кровати и то и дело косился на шкаф. Очень недвусмысленно косился, и мне хотелось снять ботинок и запустить в него, чтобы он перестал привлекать чужое внимание к тому, к чему не следует. Пугало все еще оставалось терпеливым, сидело тихонько, точно черт в табакерке, и пока выскакивать не планировало, за что я ему был благодарен.

У Ханны через двадцать минут побелели губы, а на висках выступили капельки пота. Эта проверка далась ей тяжело, но она не жаловалась. Упорная. Жаль. Очень жаль, что мы не нашли ее первыми.

— Я знаю, о чем вы думаете, господин ван Нормайенн, — сказал мне законник. — Вы даже не пытаетесь скрыть сожаления.

Я посмотрел ему в глаза:

— Не хотел вас оскорбить.

— Что вы. Это не оскорбление. Вы оказываете мне честь, давая такую высокую оценку моей ученице, раз считаете, что Братство многое потеряло, лишившись ее.

Он и вправду прекрасно прочитал мои мысли.

— Не знаю, как много потеряло Братство и насколько хороша ваша подопечная, но я всегда испытываю сожаление, когда вижу, как потенциал пропадает впустую, доставаясь Ордену Праведности.

— Вы нас не любите.

— Мне не за что вас любить, впрочем, как и вам нас, наверное. Лишь однажды в жизни законница была на моей стороне и дралась со мной плечом к плечу. Во всех остальных случаях вы мешаете делать стражам их работу, господин Хюбер.

— Мы не мешаем. Мы контролируем. В истории уже был случай, когда стражи забрали слишком много власти и нарушили законы мирские и божьи. Никто из ныне живущих не желает, чтобы это произошло еще раз.

— Такое больше не случится. Вы это прекрасно знаете.

Он с сожалением вздохнул:

— Я прекрасно знаю людей, господин ван Нормайенн. А люди одинаковы, что в прошлом, что в настоящем, что в будущем. Немного власти, и все… нас уже не остановить и не убедить отказаться от нее. Или от силы. Или от долгой жизни.

— Так вот к чему все это, — усмехнулся я. — Долгая жизнь… Она не дает вам покоя? Тогда вы неправильно выбрали сторону. Вам следовало становиться стражем.

Он покачал головой:

— Я благодарен тому, что я не страж, хотите верьте, хотите нет. Каждому человеку Бог отпустил столько, сколько требуется для его жизни. А вы нарушаете этот закон.

— Церковь так не считает.

Законник вздохнул, потер небритые щеки:

— Да. Это так. Но все-таки я не хотел бы жить дольше, чем мне отпущено.

— Открою вам глаза, господин Хюбер. Немногие из нас доживают до того дня, когда начинает действовать этот аванс. Большинство отправляется в могилу гораздо раньше. Моя работа намного опаснее вашей.

Он пожал плечами:

— И вы рады тому, что у вас есть возможность не болеть, стареть гораздо медленнее и жить чуть больше, чем остальные люди?

— Раз у нас пошли столь откровенные разговоры, то не буду вам врать. Я рад, что не болею. Представьте себе, мне не нравится насморк. Что же до старения и долгой жизни, я не слишком задумываюсь о призрачном будущем.

— Мне кажется, вы лукавите.