Алексей Пехов - Аутодафе

— Не знаю, что такое «толерантнее», но звучит как оскорбление.

— Это значит, что инквизиторы и все другие следуют буллам прежних Пап, и крещеная ведьма на стороне Церкви — давно уже не пятно на репутации. Лет шестьсот уже как. С тех пор как несколько колдунов спасли Пия Первого от заклания на жертвеннике тех некромантов, что пробрались на его летнюю виллу. В Церкви, мой друг, не идиоты, и они прекрасно знают, где искать союзников, с кем следует дружить и как получить выгоду, подарив взамен достойную жизнь.

Проповедник еще долго бурчал, выдал, что какие же тогда грехи скрывали другие претенденты на святую тиару, если выбрали того, у кого в родственниках ходит ведьма, пускай и вся в белом. Большая политика князей церкви ставила его в глубочайший тупик, а все потому, что старина Проповедник нарушал незыблемое многовековое правило — не следует думать о политике и о том, что и по какой причине случается за стенами Риапано, святого града, являющегося сердцем Ливетты. Понять в нем все расстановки, нюансы и намеки может лишь тот, кто этим живет. Для всех же остальных это темный лес. Даже Гертруда, знаток интриг и политической подковерной возни, лишь с сожалением разводила руками, как только речь заходила о внутренней, скрытой жизни тех, кто, по сути, правил миром, что бы там ни думали на этот счет князья, герцоги и короли.

Торговец шерстью потоптался на одной теме, перепрыгнул на другую, вновь вернулся к белым призракам и поделился со мной сокровенной тайной, что сегодня, в среду, принимаются прошения и жалобы фиолтом [19] Фиолт — заместитель бургомистра, отвечающий за определенный городской район. городского магистрата квартала Богонья, к которому относятся и Масленичные ворота, где служили нерадивые стражники, не пожелавшие связываться с нечистью. Наивный купец желал, чтобы городская стража компенсировала его потери, «так как их вина в этом огромна, и денег у них все равно полно, ведь всем известно, что взятки они берут не меньше, чем чиновники-кровопийцы, которые ничуть не лучше кровопийц, шныряющих во мраке среди холмов».

— Вот после этих слов его возьмут под руки и спустят с лестницы, — сказал Проповедник, знаток людских душ. — Если не упекут в темницу.

Будь я менее спокойным человеком, это нытье моего случайного попутчика порядком бы меня достало. Впрочем, я был рад, когда дилижанс в толчее и гвалте миновал Северные ворота и остановился на площади Фицци.

— Приехалиславтегосподи, — в одно слово выдохнул Проповедник. — Пора уже купить собственную карету, Людвиг, иначе всю жизнь придется путешествовать с какими-то обормотами. То наемников спаиваешь, то нытье кретинов слушаешь. Обрати внимание на мои слова, Христом тебя прошу — купи карету, столько проблем можно избежать в дороге.

— Я малость поиздержался, чтобы покупать совершенно ненужные мне вещи, — сказал я вслух, и торговец, как раз собиравшийся выйти, уставился на меня, не понимая, к чему сказана эта фраза.

Я, не глядя на него, выбрался, закинул завернутый в чехол меч за спину, вытащил из-под сиденья тяжелый дорожный саквояж.

— Зря. Пугало бы точно обрадовалось. Было бы у тебя кучером. Помнишь, как оно лихо вело лошадок в прошлую Ведьмину ночь?

Пугало, сидевшее на козлах рядом с кучером, услышав, что говорят о нем, приосанилось и стало походить на бравого вояку, пускай и порядком потрепанного боями.

— Ты только погляди на него! — всплеснул руками Проповедник. — Въехал в святой город и хоть бы хны!

— По мне, так ничего удивительного. Темный одушевленный — это не темная душа, у него совершенно иная природа, и если уж не каждое распятие способно прогнать обычную темную сущность (это вам не бесов с чертями пугать), то одушевленные — еще более крепкие парни. Таких громом колоколов не испугаешь.

Тут до Проповедника дошло, и он заорал:

— Господи! Людвиг! Мы ведь в Ливетте! В Ливетте!

Я переглянулся с Пугалом, оно недоуменно пожало плечами и, пока старый пеликан вопил, прыгал и крестился, украдкой покрутило пальцем у виска. Мол, чокнулся, с кем не бывает?

— Святой город, Людвиг! Родина величайших императоров, королевство и оплот веры, место, где были Петр, Павел, Лука и множество святых. Эти камни помнят их! Здесь столько реликвий! Думал ли я когда-нибудь, что увижу величайший из существующих городов? К сожалению, для этого пришлось умереть. Я хочу коснуться собора Святого Петра!

— Он недостроен.

— Какая разница! Могилы святых скрыты в его недрах. Я хочу им поклониться.

— Прямо сейчас? — удивился я. — У нас вроде как дела.

— Это у тебя дела. А я верую, так что собираюсь пройтись по улицам, где ходили эти великие люди, разнесшие знание на весь мир, точно цветы, разносящие пыльцу.

Вообще-то пыльцу с цветка на цветок обычно разносят пчелы, но я не стал цепляться к его словам:

— Следуй этой улицей, до Т-образного перекрестка, поворачивай налево, проходи через площадь, там направо до реки, через мост Ангельской защиты. А оттуда собор уже даже слепой увидит. Найди меня потом.

— Вернусь не раньше, чем сто тысяч раз прочитаю confiteor [20] Краткая молитва покаяния. за все твои прегрешения.

Иногда вспышки религиозного рвения этого богохульника, каковым Проповедник бывает в большинство дней своей не-жизни, меня серьезно изумляют.

Он подоткнул рясу и галопом унесся в указанном направлении, и Пугало смотрело на меня с укоризной. Оно считало, что я должен был указать неправильную дорогу. Тогда это было бы хотя бы смешно.

В Ливетте я в последний раз был больше десяти лет назад, но неплохо помнил улицы, поэтому не плутал, легко находя дорогу. Город был большим, настолько большим, что у него давно не существовало единой стены, и лишь несколько его частей, в основном самых старых, относящихся ко времени расцвета империи, сохранили стены и башни, которые, правда, теперь ни от кого не защищали. Войны в Литавии случались, но святой город они обходили стороной.

Императорская стена, Лунный форт, замок Вещающего Ангела, укрепления Риапано, цитадель Августа находились в городской черте и все еще слыли серьезными укреплениями, способными уберечь тех, кто укрывается за ними, но никак не город. Ливетта за свою тысячелетнюю историю слишком разрослась, расползлась в разные стороны и перестала надеяться на стойкость камня. Пришло время иных надежд — на порох, веру и силу клириков, очень не любивших, когда кто-то являлся в их город с оружием.

Контору «Фабьен Клеменз и сыновья», находящуюся в доме, стоявшем в самом начале квартала Праведниц, я не посещал очень давно, но меня там прекрасно помнили. Двое охранников в парадных ливреях, с лицами, на которых не было живого места от шрамов, предупредительно мне поклонились.