Вероника Иванова - Нити разрубленных узлов

Юбка надулась парусом, расправляя тканые темно-золотые узоры по всей своей ширине, когда незнакомка стремительным шагом направилась к мертвым телам, и веером разметалась по пыльной земле, когда женщина присела над одним из трупов, присматриваясь к лицу убитого.

— Игго! Взгляни-ка на этого!

Возница поспешил подойти и послушно прищуриться.

— Что скажешь? Глаза меня не обманывают?

— Никак нет, эррита! Я его хорошо помню. Он ведь ушел из дома, чтобы стать одним из баль…

Властно поднятая вверх рука оборвала словоизлияния возницы. Женщина поднялась, еще какое-то время постояла над мертвецом, словно о чем-то трудно и напряженно думала, потом повернулась к нам. Вернее, ко мне, потому что Натти и русоволосого юноши ее взгляд даже не коснулся.

— Вам не причинили вреда, эррете?

— Ни малейшего.

— Я рада. И должна принести глубочайшие извинения за то, что вы стали невольным участником… всех этих событий.

По ее словам легко можно было догадаться, что поездка в неурочное время была задумана неспроста, но я предпочел спросить напрямую:

— Какую цель вы преследовали? Поймать разбойников на наживку?

Она кивнула:

— На обозы нападают очень редко, но обоз едет вдвое, если не втрое дольше. А лишний час под солнцем Катралы — не лучшее времяпрепровождение.

Согласен. Мне жара пока не доставляла неприятностей, но лишь благодаря «мокрой глотке». В обычном состоянии я наверняка давно бы уже мучился от жажды и прочих прелестей знойной погоды.

— Там, откуда я родом, тоже заботятся о безопасности путешественников. Но этим занимаются мужчины, а не…

— Я тоже могу себя защитить, эррете, — сказала женщина, проходя мимо меня и гордо вскидывая голову.

На мгновение наши взгляды встретились, и мне вдруг подумалось, что с такими огромными сливово-карими глазами неважно, резки или мягки прочие черты лица.

— Без сомнения!

Она усмехнулась, встряхивая вьющимися локонами, в которых не было видно ни лент, ни гребней, взлетела в седло, не касаясь громоздких, украшенных эмалевыми рисунками стремян, подобрала поводья, небрежно замечая:

— И я умею быть благодарной.

Гнедой жеребец, на вид слишком крупный и сильный для такой наездницы, послушно замер, ожидая приказа. И тот не заставил себя ждать: высокие каблуки коснулись боков.

— Имение Фьерде к вашим услугам! — Эти слова предназначались мне, а следующие полетели уже в сторону слуги: — Тела пусть заберут. И сложат на ледник сразу же, как привезут в имение. Доказательства могут понадобиться. Скоро.

Она развернула скакуна и с места прыжком послала прямо в травяное море. Возница восторженно проследил взглядом за своей повелительницей, повернулся ко мне и виноватым тоном сообщил:

— Еще несколько минут, эррете! Всего несколько минут!

— А что будет потом?

— О, потом! — Он мечтательно закатил глаза — Потом я доставлю вас во владения благороднейшей из благородных, эрриты Эвины Фьерде со-Катрала!

Ага, значит, о моих желаниях снова никто не собирается спрашивать? Впрочем, пусть будет благороднейшая из благородных. Не ждать же заката посреди степи.

Первой в ночном мраке загорается звезда удивления.

Неужели все это происходит со мной?

Почему все это происходит со мной?

И что, в конце концов, происходит?!

Последние минуты света вспоминаются до невероятности ярко и четко, но понимание не приходит. Отказывается приходить. Да и вообще хоть какое-то правдоподобное объяснение происходящему сторонится меня, благо вокруг одна лишь непроглядная темнота, укрыться в которой легче легкого.

Рядом с удивлением вспыхивает отчаяние, и мрак тут же начинает казаться удушливым.

Мне все это снится? Тогда нужно лишь открыть глаза, и странное наваждение растает. Но как открыть то, чего нет? Я не чувствую ни кусочка собственного тела. Может статься, его больше не существует. Правда, где же тогда умещается все оставшееся?

Свет первых двух звезд тает в пламени третьей. Кроваво-алой, каковой и положено быть звезде гнева.

Этого не может быть, но это есть. Оно вокруг. Внутри меня. Далеко за пределами воображения и поблизости, на расстоянии взгляда. Ему нет названия, да и нуждается ли оно в именах? Вряд ли. Нуждаюсь я. Только никто почему-то не спешит удовлетворить мои нужды.

Вспоминается все: хищный крюк палаческого меча, равнодушный голос дознавателя, чад факелов над головой. Нет только боли, словно ее что-то вычеркнуло из памяти. Но разве злость когда-нибудь принимала в расчет действительность?

Я умираю. Я ведь не могу жить с развороченной грудью.

Никто не может. Но зачем меня убивают? Чтобы заполучить в имперскую казну мои владения? А как же Либбет, законная наследница всего, что осталось? Пусть ей не нужны эти многочисленные дома, леса, угодья и золото, вряд ли девочка просто так расстанется с наследством. Правда, тогда и ее могут попробовать уби…

Гнев смешивается с отчаянием и восходит на черном небосклоне солнцем, неспособным рассеять мрак.

Нет, они не посмеют. Побоятся связываться с «выдохом». Станут выжидать, хитрить, составлять планы. Этого времени хватит, чтобы Либбет разобралась в происходящем и приняла верное решение. Должно хватить. Должно…

Нет, это я должен. Должен был сказать племяннице много разных слов, а теперь могу только бессильно и беспомощно злиться.

На самом краю ночи робко вспыхивает звездочка вины. Ей недостает сил, чтобы приблизиться к остальным, уже слившимся в единое пожарище, и потому она гаснет. Исчезает слишком быстро, чтобы оказаться замеченной.

Вспоминается император с его нелепым предложением отправиться туда, откуда можно и не вернуться. Он всерьез рассчитывает на то, что принц захочет меня выслушать? Хотя бы выслушать, если не послушаться? Или весь тот разговор затевался с иной целью? Но с какой? Наверное, мне следовало склонить голову перед сюзереном, заверить его в своей неизбывной преданности и покорно отправиться платить по государственным долгам. Но кто поручится, что тогда все сказанное не прозвучало бы прямым приказом?

Нет, он собирался исполнить свое намерение. Любой ценой. Почему под руку попался именно я? Возможно, больше никого не осталось. Из бездельников, ошивающихся при дворе. А все, кто уже занят делами, слишком драгоценны для империи. Драгоценнее принца, исчезнувшего невесть когда, да и вряд ли способного вернуться самостоятельно. И уж куда драгоценнее того, кто предпочитает бежать прочь от ответственности.

А что, если бы я согласился вдохнуть пыльцу с крыльев бабочки? Что произошло бы со мной тогда? Мое тело, целое и невредимое, поместили бы в лучшую имперскую усыпальницу, может быть, даже рядом с его императорским высочеством, и сдували бы с меня каждую пылинку, пока…