Далия Трускиновская - Домовые

Сестренка же вдруг осознала свое положение и затосковала.

Она сообразила, что когда болотные черти и водяные поделят между собой новые болота, она окажется богатой наследницей. Чтобы присматривать за такими угодьями, позовут дальнюю родню из мест, где еще не началась демелиорация, и тут же начнут отдавать замуж засидевшихся в девках невест. Тут-то и придется сказать прости-прощай любезному дружку Родриго…

А он-то куда денется?

Уклейка растолкала задремавшего Коську.

— Неужели непонятно? — удивился он. — Ну, вы, бабы, совсем бестолковые! Люди из затопленных мест уйдет насовсем. На холмы переселятся, на всякие пригорки, вообще уедут.

— Куда? — в ужасе спросила Уклейка.

— В другие страны! Да не все ли тебе равно — куда? Спи давай! — приказал братец.

— Так ведь мало же места на земле останется… — прошептала Уклейка. — Всем не хватит!

— А вот об этом им надо было думать, когда они мелиорацию начинали! — мстительно заявил Коська. — Все, нет меня, сплю!

Он действительно заснул, а Уклейка сидела, сидела да и заплакала.

Ей очень не хотелось расставаться с Родриго…

Наутро удалось сообщить новость Афоне.

— Ишь ты! — воскликнул водяной. — Однако!.. Надо Янке рассказать!

Его забавное оканье, вывезенное из восточных земель, за многие годы на здешних болотах никуда не делось, и Уклейка полагала даже, что батькин подручный нарочно не переучивается, потому что хочет быть не таким, как все, а с особинкой.

— Ну так пойдем, что ли, дядя Афоня?

— Пошли!

Они выбрались на берег, уже оттаявший настолько, чтобы стать топким, и шлепая, направились вглубь болота — будить Янку.

Болотные черти зимовали вповалку в низенькой старой избушке, которую они обложили и дерном, и мхом, и сверху даже приспособили украденный у людей брезент с грузовика. Янка услышал, что зовут, к дверям пробиться, видно, не сумел и протиснулся наружу через маленькое квадратное окошко под самой крышей.

— Приятного пробужденьица! — пожелал взъерошенному черту Афоня. — Каково спалось-зимовалось?

— Погоди, не суетись! Первым делом — трубочку выкурить! Табак-то мой не слишком отсырел?

— Ну, дожили мы до светлого дня, — сказал Афоня, когда Янка после первой затяжки внимательно на него посмотрел. — Началось! Поздравляю!

— Поздравлять потом будешь, когда твой Антип из-за трех вершков нового болота с моим Дидзисом переругается, — без лишнего энтузиазма отвечал Янка. — Угодья-то они делить будут, а не мы! Вот друг дружке в бороды и вцепятся.

— При мелиорации не вцепились, а теперь — какого же рожна?

— А такого, что тогда мы все были нищие, каждый клочок болота на счету, а теперь мы все — богатые, уже счет на гектары ведем, и чем больше угодий — тем сильнее будет жадность, — объяснил Янка.

— Ну, вам, чертям, виднее. Вы лучше в пакостях разбираетесь. Вот еще демелиорацию наконец произведем — еще больше угодий будет…

— И еще больше склоки из-за них, сосед…

— Да что ты каркаешь, как ворон на сосне, змей тебя загреби?! — возмутился Афоня. — Или не рад?

— Рад… Да только склок не хочу. А без них не обойдется.

— Так сам же сейчас склоку затеваешь!

— Да? — удивился Янка. — По привычке, наверно. Ладно, ну их к змеям, эти новые болота. Каково зимовалось?

— Спалось, не тосковалось, не замерзалось, а вам, сосед, каково зимовалось?

Собственно, так им и полагалось встретиться весной — с любезным словом и с поклонами. Однако новость оказалась сильнее старых правил вежества.

Сговорились на следующий день растолкать Антипа, Дидзиса, Коську и еще молодого болотного черта, которому мамка двадцать лет назад дала для общего употребления подслушанное на опушке красивое иностранное имя Доллар. Это за ними, за чертями, водилось — подслушают у людей благозвучное словечко и тут же его употребляют на имя. И тогда уже вместе идти в сторону моря — смотреть новые угодья.

С Антипом пришлось повозиться. Уклейка даже надежду потеряла когда-нибудь поднять батьку на ноги.

— Слушай, Коська, а что мелиораторы делали, когда у них кто-нибудь никак проснуться не мог? Они-то как будили?

— Они? Водой поливали! — рассмеялся Коська. — Не годится, сестричка! Мы и так в воде!

Наконец додумались — принесли прутик и стали щекотать у Антипа в носу. Этого он выдержать уже не смог.

— С весной, хозяин! — приветствовал Афоня. — Приятного пробужденьица! Каково спалось?

— Будь ты неладен! — проворчал Антип. — С весной, то есть…

Он встал и потянулся — огромный, плечистый, пузатый дед, весь поросший зеленовато-бурыми, похожими на мох водорослями, в сивой волосне, сзади — до самых лопаток, а спереди — до переносья. Когда зевал — рот растворялся чуть ли не до ушей и показывались острые зубы, которыми Антип еще и теперь мог на глубине, подкравшись к стоящей в засаде щуке, оттяпать хвост.

— Расчеши, дочка, — велел он Уклейке. — Кто-то над ухом шебуршится…

Уклейка взялась за дело и вычесала пригоршню водяных жуков. Афоня тем временем наладил завтрак — сплавал туда, где, неподалеку от берега, стояла в камышах осоловевшая рыба, и принес по штуке на рот. Поев, водяные отправились на встречу с болотными чертями.

Но Янке не удалось разбудить свою родню, он пришел сам и ждал, сидя на пне и наслаждаясь трубочкой.

— Пошли, что ли? — сказал Антип.

— Ты дорогу знаешь? — полюбопытствовал Янка.

— А чего там знать! Озеро переплывем, а дальше — на закат болотами, и до самого моря. Там до мелиорации славные болота были, я вторую жену оттуда брал. Вот когда за ней бегал — тогда и любовался. И гулять мы ночью к самому морю ходили, даже плавали.

— А правду говорят, что морская вода соленая? — спросил Коська.

— Врут! — авторитетно заявил Антип. — Ну, солоноватая разве. И мы на дно не уходили, мы, как люди, поверху…

На озере еще кое-где стоял лед — эти места прошли по дну. Затем был возвышенный участок, на котором сошел снег и уже сквозь старую траву пробивалась новая. Потом постояли у дороги, прислушиваясь — не едут ли автомашины. Антип утверждал, что должны ездить часто, но сколько ни ждали — ни одной не появилось. Тогда только перешли дорогу.

Болото, как и следовало ожидать, началось раньше, чем говорил Антип. Это сочли хорошим знаком — выходит, на славу поработали антарктические водяные, много теплой воды добыли из своих вековечных льдов. Сперва шли по топкому не проваливаясь: водяные — благодаря широким и плоским, как у уток, ступням, Янка — потому что был очень легок. Потом все же стали вязнуть, взяли немного левее, уперлись в еловый сухостой, потом взобрались на сухой холмик — и уже оттуда увидели прекрасную картину.

Подступившая вода размыла берег, повалила деревья, и уже невозможно было сказать, где тут море и где — болото. Ровная поверхность воды отражала весеннее небо и радовала душу.