Анатолий Агарков - Семь дней Создателя

— Так ты всё-таки Н-ский? — усомнился Упырь. — А мы прошлись — и ни одна собака о тебе не плачет.

На этот раз в руки бомжам достались вполне приличные трофеи — колбаса, селёдка, хлеб. Водка на десерт. А может, прикупили, спроворив где-то деньги.

Сели ужинать, мне объявили:

— Ты на диете. Худеть будешь, буржуй, пока имя не вспомнишь.

После трапезы задумались, как устеречь меня от побега.

— Я с ним лягу, — вызвалась Кащеевна.

— Проспишь.

— Так привяжите.

— В коморку запереть, — предложил трактирщик.

— Со мной заприте.

И нас запёрли с Надеждой Власовой в одной из пустующих комнат административного корпуса — единственной, где уцелела дверь. Путь туда проделал на Филькиной спине, и, сколь ни вертел головой, кружения не почувствовал. Обнадёживающее обстоятельство. Стало быть, вестибулярный аппарат тоже можно обмануть.

— Ну что, басенький, повеселимся? — Надюха жеманисто подбиралась к моему запрятанному в штанах сокровищу.

— Это вряд ли.

— Почему?

— Физиология, — я кивнул на апатичное его лежание.

— А я кое-чего припасла, — лукаво усмехнулась совратительница, извлекая из кармана драной кофты початую бутылку с полукольцом копчёной колбасы. — Пей, закусывай.

Я глотнул из горлышка.

— Пей, пей.

Афродита начала раздеваться.

О, Господи, да неужто водкой можно отвращение залить?

Пей, пей — Надежда сделала мне знак. И я сказал себе, плевать, пусть будет то, что будет. В одной руке бутылка, в другой полкруга колбасы и, как кефир с батоном, уминал их не чувствуя ни голода, ни жажды. Вот хмель достал — головка поплыла, вальсируя. Где-то ниже сердца, наверное, в желудке родилась жалость и прихлынула к глазам — пригладил голову Надюхе.

— Брось — не подъёмное то дело.

Отчаявшись разбудить во мне ответное чувство, Кащеевна прикорнула щекой на моих чреслах:

— Давно такой?

— Да нет, после травмы — с женой всё получалось.

— Красивая у тебя баба?

— Молоденькая совсем.

— Молодые все красивые. Помню, в девках мне тоже парни проходу не давали — голосистая была на всё село, а вышла замуж за городского.

— Что так?

— Позарилась — следаком в прокуратуре работал, потом судьёй заделался.

— Что ж не пожилось?

— Да вот. Где-то я слабинку дала, в чём-то он не уступил. Поймал меня с другим и выгнал из дому. Мне бы обождать, скромницей пожить — глядишь, сошлись ба: детки ведь у нас. А я во все тяжкие — мстила, мстила…. Ну и лишил, ползучий гад, меня материнства — сам судил. Вот так я здесь.

Надежда надрывно вздохнула и захлюпала носом.

— Ломать судьбу не пробовала?

— А зачем? Мне нравится.

— Эта грязь?!

— Компания. Люди простые, без выгибонов. Крыша над головою. А главное — свобода: ни тебе начальства, ни обязанностей. На боку кукуй, пока жрать не захочешь. Думаешь, голодаем? Не-а — и жрём, и пьём от брюха кажный день.

— Всяку дрянь.

— И ты привыкнешь, если дом не вспомнишь. Может, кочевряжишься? Так зря — мужики тебя задаром не выпустят отсюда.

— А ты?

— Что я?

— Ты помогла бы мне бежать?

— И-и-и-и, бегун. Ты хоть ползком-то можешь? А проползи-ка до двери. Не хочешь — встань на ноги. Ну, встань, встань — я погляжу.

Я выпростал из-под Надюхи ноги, не без труда, но поднялся на них. Голова держала — в смысле, не кружилась. Натянул брюки, застегнул молнию.

— Ты со мною?

— А пройдись.

Кащеевна взирала на меня почти что с материнской нежностью.

Сделал шаг, второй…. И чёрт меня дёрнул кинуть взор в сторону. От резкого толчка в области мозжечка меня швырнуло назад. Как не махал руками, пытаясь сохранить равновесие, как ни взбрыкивал ногами, пол из-под меня выскользнул, поменялся с потолком местами, а потом рухнул с высоты прямо на лицо. Бетонный пол, с которого вороватые руки сняли паркет.

— И-и-и-и, ходила. — Кащеевна перевернула меня и затащила на голые свои бедра, ногтём выковыряла застрявшие камушки из кожи лица. — Я, когда напьюсь, такая же.

— Вроде не очень пьян, — посетовал.

— Вот скажи, буржуй, на что ты годен? Не имени своего не помнишь, ни дома — денег с тебя не получить. Ходить не можешь — обуза ты. Мужики ещё немного потомятся и бросят свою затею, тебя бросят — как станешь жить? Хоть бы хрендель работал, а так….

Она хлопнула ладонью в пах.

— Вон, никакой жизни. Другой мужик сейчас загнулся бы, трясясь над сокровищем своим, а ты….

Кащеевна допила из бутылки и завалилась на бок.

— Спать буду. Замёрзнешь — подкатывай. Всё врут про меня мужики….

Я холода не ощущал, спать с нею бок обок, и не собирался. Лежал, пялился в два чёрных квадрата, как картины на серой стене. Звёздные ландшафты в окнах выбитых. Вон там, кажется, дугою выгнула хвост Большая Медведица. Выше Малая должна быть — не видать.

Наверное, не спит и смотрит в небо звёздное моя Наташа, в тонком, китайского шёлка, пеньюаре у раскрытого окна. Иль из кровати, притиснув уснувшую Катюшу. Что будет с вами, милые, если не сумею выбраться из этой ямы выгребной?

Едва рассвет обозначил контуры помещения, поднялся на ноги. Мне хотелось проверить свербевшую в повреждённом черепе мысль: можно ходить — головой вертеть нельзя.

Поднялся и прошёл, как истукан — прямо лицо, ни взгляда в сторону. Присел, развернулся на корточках, поднялся и в обратный путь.

Хожу. Хожу! И пол из-под ног не скачет, и голова почти что не вальсирует. Главное — не делать ей движений резких.

Это открытие не должно стать достоянием гласности. Пусть бичи по-прежнему считают меня беспомощным. Потому, находившись, сел у стены и принялся ожидать пробуждения Кащеевны иль смены караула. Но манили, как запретный плод, оконные проёмы. Хоть одним глазком взглянуть с высоты второго этажа на окрестности. Может, город увижу, и буду знать, в какой он стороне. После неудачи с лидерством, вернулась мысль о побеге.

Поднялся на ноги, пошёл. По телу холодок — а ну, как кувыркнусь в окно второго этажа, и мордой — обо что там? Ткнулся в межоконную стену, спустился на пол — без выгибонов, так надёжней. На четвереньках добрался до проёма, уцепился за кирпичную кладку, высунулся наружу. Вижу карьер, справа цех, слева темнеет котельная…. Вот башкой крутить нельзя — тошнит. Где же город?

Вижу карьер, за ним дорога, лес…. и зарево. Вот он город — ночное зарево огней.

Вспомнил: я уже был возле поганого карьера и на щебзавод с Рамкуловым заглядывали — в планах было реанимировать производство.

Далековато. Идти вокруг карьера, потом через лес, кладбище. Можно по дороге, но так ещё дальше.

Побега план созрел — нужно подгадать момент, когда бичи опять упьются, и ноги в руки, прямо голову держать….

Дневного сторожа для меня не нашлось.

— Можа ты? — спросили Надюху.