Вера Камша - Яд Минувшего. Часть 1

Госпожа Арамона медленно побрела к украшенной ледяными наплывами скале, из которой и бил ключ. Тихо шуршал гравий, цвел радужными искрами иней, игриво плескались хрустальные струйки. Сегодня на вершине все казалось зачарованным: сглаженные веками статуи, вцепившиеся в камень кусты, прозрачная дымка на небе, поющая вода, через которую еще нужно было перебраться.

Далеко внизу зазвонил колокол — начиналась Полуденная служба! За ужином вдоволь намолившаяся Мирабелла устроит сбежавшим допрос с пристрастием, — и как не надоест?! Луиза и сама знала толк в скандалах, но после них Арнольд поджимал хвост, Мирабелла же вылезала из потасовок на трех ногах и все равно не унималась.

Родник все так же резво прыгал с камня на камень, но сказка исчезла, остался страх поскользнуться. Вообще-то источнику полагалось бить в низине, а не на вершине горы, но в Надоре все через пень-колоду: свихнувшаяся хозяйка, затюканные домочадцы и холод. Замок выстыл не от зимы — от ненависти, да не простой, а протухшей. Луиза провела здесь меньше месяца, и только мысли о кэналлийце в Багерлее мешали капитанше сгрести дочь в охапку и сбежать.

Заговорщица Айрис каждый день выезжала «навстречу Реджинальду», а по вечерам если не грызлась с маменькой, то расписывала будущую жизнь с Эпинэ. Луиза слушала, готовясь хватать заговорщицу за хвост, а Эйвон вздыхал и бормотал о заповедном утесе. Это было забавно…

Госпожа Арамона выглянула из-за камней и тут же увидела сутулую спину: Эйвон впился взглядом в полуразрушенную лестницу. Бедняге и в голову не пришло, что его дама пройдет вдоль обрыва.

Луиза с силой сжала губы, чтобы они покраснели, — еще один маменькин секрет. Ларак подошел к самому краю площадки и замер. Облезлый граф с больным желудком, возмечтавший о вдовой капитанше, двадцать лет сохнущей по герцогу. Дурак! И она дура, что на старости лет потащилась на свидание. Да еще в сапожках для верховой езды.

Женщина хмыкнула, вытащила из-под капюшона пару прядок и покинула свое убежище.

— Это вы? — Умный вопрос, ничего не скажешь. Нет, это не она, а Беатриса Борраска!

— Разумеется, я, — с достоинством, как и полагается уважающей себя даме, произнесла капитанша. — Я перешла ручей.

— Но там так опасно! — разволновался Ларак. — Тропинка в нескольких местах осыпается.

— Я не заметила, — колокольное дребезжание нужно забыть и побыстрее, — дорога была такой красивой.

— Обопритесь на мою руку, — взгляд Эйвона стал еще более собачьим, чем всегда, — я покажу вам Камень Окделлов.

— О, я так давно мечтаю его увидеть. — Да провались он, этот камень, вместе со всем Надором.

В глазах Ларака вспыхнул благоговейный огонь:

— Будущий Повелитель Скал, — выдохнул влюбленный, — в ночь совершеннолетия проводил время прикованным к родовому камню. В полночь к нему приходил глава Дома и задавал Великие Вопросы. Сын отвечал, а ответив, приносил клятву Скалам. Последним, кто прошел посвящение, был Алан Святой…

— Оказаться здесь, ночью, одной… — Чего еще ждать от Окделлов, но какой повод испугаться. — Граф, я бы умерла от страха.

— Вы — женщина, — возвестил Эйвон, — ваш удел — красота, робость и слабость, а удел рыцаря — служение Создателю, сюзерену и возлюбленной.

Видел бы несчастный, как робкое создание колотило законного супруга и рвало патлы кухарке. Или как волокло с пожара суконный скаток.

— Не все женщины слабы, — капитанша поправила «непослушный локон», — ваша племянница сильней многих рыцарей.

— Мирабелла слишком много страдала, — заученно пробубнил Ларак. — И потом… Я ее называю кузина, это более сообразно ее положению. Сударыня, мы пришли. Вот он!

Знаменитый камень оказался здоровенным валуном, украшенным позеленевшими кабаньими головами, одна из которых все еще сжимала в пасти кольцо. Подслеповатые злые глазки смотрели подозрительно, и незваная гостья торопливо отвернулась. Легендарные вепри до отвращения напоминали тварей, украшавших маменькин комод, которого маленькая «Улиза» боялась до дрожи. Ей казалось, что внутри живет кто-то страшный, он рано или поздно вылезет и всех сожрет, а вот госпожа Кредон деревянное чудище прямо-таки обожала. Луиза не удивилась бы, узнав, что маменька поволокла комод с собой, а если господин граф заставил ее уехать налегке, ему по гроб жизни обеспечены тяжкие вздохи и слезки на ресницах. Что такое спасенная жизнь в сравнении с пропавшей мебелью? Ерунда!

— Потрясающее зрелище! — голосом нищего на паперти пропел Эйвон. — Не правда ли?

Надо было ахать, а в голову, как назло, не лезло ничего подобающего.

— Я вижу, вы потрясены…

Госпожа Арамона пошевелила негнущимися пальцами ног. Правильно, что временем любви считают весну, весной ничего не обморозишь, и каштаны на голову не сыплются. Благородный влюбленный терпеливо ждал, глядя то на святыню, то на свою спутницу.

— Страшно подумать, что видел этот утес, — выдавила из себя капитанша, представляя себя прикованной к маменькиному комоду. — Но как вышло, что после Алана никого не привязывали?

А стоило бы. Не к скале, так к комоду, и на всю ночь, вдруг бы да помогло!

— Алан погиб, когда его сыновья были совсем детьми. — Простая скорбь на худом лице Ларака стала вселенской. — Он унес тайну в могилу, а его старший сын принял смерть вдали от Надора. Мой предок Люсьен Ларак привез малолетнему племяннику снятый с убитого родовой медальон, но это все, что он мог.

Ну отчего же, еще можно было приковать нового Окделла к скале и приковаться рядом со всеми чадами и домочадцами. Каменюк здесь хватает, и вообще, собирается граф объясняться или нет, холодно же!

— Рядом с этим камнем я чувствую себя совсем маленькой. — Это даже не вранье, гаже этих замшелых каменных морд только маменькины, деревянные. — Мне страшно!

— Как тонко вы чувствуете, — восхитился Ларак. — Поверьте, это дано немногим.

— Вы слишком добры. — Нос у нее, без сомнения, красный, но влюбленным рыцарям красные носы не страшны. — Но неужели вас не пугают эти звери?

— Мы часто бывали здесь с Эгмонтом, — завел свою песню Эйвон, и Луизе захотелось его стукнуть. Капитанша уже не могла слушать про придурка, превратившего Надор в смесь склепа с сараем, а здешние обитатели всё долдонили и долдонили, как покойный гулял, спал, ел… Странно, что им с Селиной до сих пор не показали ночную вазу, осененную великим страдальцем.

— Сударь… — Отвалятся пальцы или нет? — Эгмонт Окделл мертв, но вы живы, так возблагодарите за это Создателя.

— Я понимаю. — Эйвон вздохнул, как уставшая лошадь, — я слишком часто вспоминаю Эгмонта, но его жизнь придавала смысл и моему существованию. Мир несправедлив, великие погибают, а ничтожества продолжают влачить тяготы бытия. Их удел — оплакивать невосполнимую потерю.