Алексей Зубко - Специальный агент преисподней

– Прошу к столу,- пригласил я.

– Но…

– Давайте-давайте,- настойчиво повторил я.

– Только предупреди того, в рясе, чтоб не размахивал руками,- попросил черт.

И грянул пир на весь мир.

Мое возвращение встретили громкими овациями типа «Горько!».

Глас народа, как говорят демократы (вот бы и делали то, что говорят) – ну да здесь их, слава богу, пока не завелось,- указание к действию.

Уста ее такие сочные и жгучие… Бездонна синь искристых глаз. А это хриплое дыхание?

Пьянит покрепче хмеля, вернее пленяет, как аркан – но это не неволя, не плен и не дурман… ЛЮБОВЬ.

Как странно испытать то, о чем, казалось, знаю на свете больше всех. Не раз, не два – миллионы! – я слышал, как шептали те, в чьи сердца, без промаха пронзив, моя стрела попала. Но чувствовать самому – совеем иное. В слова едва ли облачишь дрожанье струн, в душе сокрытых…

– Горько!!!

Ну вот. Даже вставать не придется, поскольку к выполнению предьщущего требования собравшихся мы отнеслись очень серьезно, и один поцелуй плавно перетек в другой.

– Эй, тряхнем-ка стариной.- Ударив оземь шапкой, вскакивает с лавки Владимир Красное Солнышко. И пускается в пляс. Бьет в бубен Дид, увлеченно притопывая ногой. Люцифер, галантно щелкнув каблуками, пригласил на танец Ладу.

– С удовольствием,- ответила она и взяла протянутую руку.

Ударили об пол каблучки, затрепетали от порывов ветра свечи. Все пляшут кто во что горазд. Владимир князь выкаблучивает гопака, падший ангел кружит Ладу в вальсе. Баба Яга дает джигу, Эй с Дидилией вышагивают смутное подобие Мерлезонского балета.

– Танцуют все! – громогласно объявил Добрыня Никитич и поднялся со скамьи.

Сидящий под прикрытием его мощного корпуса черт лишь ойкнул, выронив пустой кубок. А осенивший знамением очередного перепела отец Дормидонт, обретающийся на дальнем конце этой лавки, с обиженным кряканьем очутился на полу, перевесив невезучую нечисть. Поднявшись при помощи Добрыни, осознавшего свою промашку, святой отец уже было собрался отчитать не дальновидного богатыря, но в этот миг его взор упал на раскачивающийся из стороны в сторону хвост черта. И отец Дормидонт Ополинариевич громогласно рассмеялся, размазывая слезы по щекам и испытывая нескрываемое чувство удовлетворения от победы над нечистым.

Застрявший в потолке рогами черт скривился и жалобно попросил вернуть его на грешную землю. Перевернувшаяся лавка подбросила его, словно мощная катапульта.

Не прекращая смеяться, святой отец ухватил черта за хвост повыше кисточки и дернул. Словно спустил воду из бочка.

– А-а-а!!!

Шлеп!

– Спасибо! – обвиснув в поповских руках, прошептал черт, дико вращая глазами.

– На все… – поднял было руку отец Дормидонт, но потом сообразил, чем для нечистого обернется наложенный крест, и сменил тему: – А что это у тебя на лбу?

– И правда,- поинтересовался я.- Где почетный знак?

– Да… – замялся черт.

– Лишили?

– Сам вывел,- признался он.

– Как?

– В косметологическом кабинете.

Отец Дормидонт недовольно нахмурился, услышав о посещении ему неизвестного, но однозначно дьявольского места.

– А ну-ка, а ну… – Присмотревшись, я различил аккуратные стежки швов.- Кожу пересадили.

– Ага.

– Откуда?

– Да так,- отмахнулся черт, потирая зад.

– Понятно.

– Вот же нечисть,- взвешивая волосатого адского пролетария на руке, произнес священник,- а все ж божья тварь. Хотя и тварь порядочная.

Черт поспешно закивал головой, со всем соглашаясь. А затем как заорет:

– Горько!!!

И шмыг за стол.

– Куда поперед батьки в пекло? – погрозил пальцем священник.- Горько!

– Горько!!! – грянул разношерстный хор голосов.

С удовольствием.

А глазки напротив показывают, что не только я так думаю.

– Ливия.

– Да, любимый.

– Необычное имя…

– Оно означает: Любовь И Вера И Я.

– Какая Вера? – насупился я.

– В кого, глупый,- улыбнулась Ливия. И поцеловала меня в нос, щекоча золотыми локонами.

– А мне там место найдется?

– Уже нашлось.

– Да не там, и навсегда…

– И… э-э-э… везде найдется. И никуда ты не денешься,- промурлыкала моя златовласая дева, ныряя под одеяло.

Я следую за ней, а то заблудится в темноте.

Спустя пару часов, невыспавшийся, но счастливый, я вышел на крыльцо и, потянувшись, не сдержал крик радости:

– Я ЧЕЛОВЕК!!!

И рядом любимая женщина, которая ради меня избрала судьбу простой смертной. Нас ждет короткая по сравнению с бессмертием жизнь, но каждый миг ее будет наполнен друг другом. А это ли не счастье?

На широком пне спиленного еще при царе Горохе дуба устроились Люцифер и Эй, которого дважды за вечер Ливия папой назвала. Но тогда я этому не придал значения, а сейчас… Нужно будет разобраться с родственниками.

Дирижируя поднятыми кубками, два ангела – и что из того, что один из них падший? – дружно, в два.осип-ших голоса подпевают льющейся из плеера музыке:

Раскачаем этот мир…

Из-за туч выглянул Ярило, но тотчас спрятал сияющий лик. Не время еще – пусть подремлют уставшие люди и звери.

Хрюкнула из лопухов, заворочавшись, свинья. Десяток перепачканных поросят дружно подсунулись к ее брюху, спросонья нащупывая жадными губами пахнущие молоком соски. Зачмокали жадно, ненасытно – словно утром под нож.

Выглянул из-за березы заяц, почесал лапкой вислое ухо, зевнул во всю ширь пасти, подбежал к развалившемуся в яслях на соломе Пушку. Внимательно обнюхал его, гадая, что за странный сосед появился в их тихом уголке. Вон как храпит. Завидно…

Потирая пузико, из горницы вышел домовой, увидал меня, заметался.

– Не бойся,- окликнул его я.- Давай знакомиться.

– Домовой,- представился он, шаркнув ножкой.

– А я, значится, Лелем буду.

– Ну я пошел…

– Иди,- не стал я задерживать домового. Мало ли по каким делам его поутру во двор понесло?

Из женской половины вышла Лада. Поцеловала в лоб, обняла меня за плечи.

– Как прекрасен мир,- вздохнула она.

– Угу,- согласился я, следя за напрасными стараниями домового, которому никак не удавалось убедить овинного вернуться к своим обязанностям и расчесать скакунам хвосты и гривы. Видно, не сошлись с Рексом характерами.

– Скоро гости начнут просыпаться,- сказала Лада.- Пойду распоряжусь, чтобы столы накрывали.

– Благодарю.

Домовой уговорил-таки овинника, и они на пару вошли в сарай, чтобы спустя миг выбежать один поперед другого. А вслед донеслось гневное фырканье оленя.

Упавшая с неба птица Гамаюн, довольно чирикнув, уперла крылья в бока и, пронзительно сверля меня взглядом, поинтересовалась: