Виктор Ночкин - Собиратель зла

Старшая тетка шагала во главе вереницы, младшая осталась у двери, выходящей во двор. Справа и слева проплывали одинаковые дверцы, в помещениях за ними не слышалось ни малейшего движения. Светильники на стенах скудно освещали чисто вымытые стены и крашеный пол. Полосы полусвета вокруг ламп чередовались с темными участками. Иногда ставенки посреди двери оказывались открыты, тогда на пол падали ровные, будто намалеванные желтой краской прямоугольники солнечного света. Элина, улучив момент, подскочила к двери и заглянула в отверстие. Небольшая светелка, в углу топчан с тюфяком, и больше ничего. В столбе света, расчерченного решеткой, кружатся пылинки. Девушка торопливо догнала соседок по шествию и заняла прежнее место в колонне. Толстая тетка ничего не заметила.

— Ну, что там? — шепнула Элине соседка, симпатичная стройная девушка, та самая, которую отметил во дворе Прекрасный Принц.

— Ничего, комната с лежанкой…

Наконец коридор закончился. Девушек привели в другое помещение, там встретили еще две служительницы, крупные женщины средних лет. В комнате было жарко, и из-за следующей двери сочился пар. Здесь вновь прибывшим велели раздеться и повели в мыльню. Горячей воды было вдоволь, девушки отмылись после долгих скитаний. Некоторые из невольниц развеселились, одна сказала, что никогда прежде не бывала такой чистой. Элине было не до смеха — ей не давал покоя длинный коридор, зачем столько комнат? Кто в них должен жить? В таком доме можно поселить сотни полторы человек, а девушек с караваном приехало чуть больше сорока.

Других, похоже, пустой дом не занимал, девушки под внимательными взглядами женщин в красном вытерлись, помогли друг дружке расчесаться и переоделись в чистое — им выдали просторные рубахи из белой льняной ткани. Прежней одежды не вернули, сразу куда-то унесли.

Потом рабынь покормили — не слишком сытно, зато вдоволь. Это было в другом зале — снова широкий низкий сарай, сообщавшийся с прежними помещениями коридором, причем у каждой двери оставалась рослая служительница в красном, и всякая дверь была заперта. Чтобы перейти из одной галереи в другую, женщины стучали, товарки разглядывали их, приподняв ставенку, потом только отпирали. Трудно предположить, что сюда мог попасть чужак, однако женщины с равнодушным старанием раз за разом выполняли ритуал. Элина подумала, что длинные галереи, в которых размещались трапезная, жилой сарай, мыльня и прочие службы, — все эти вытянутые галереи сходятся к центральному зданию, и если взглянуть сверху, здание напоминает паука.

После еды снова вернулись в длинный коридор с сотней дверей. Теперь здесь было с десяток женщин в красном.

Толстуха, которая водила вновь прибывших по зданию, объявила: вот глядите, на двери изнутри имеется веревочка. Если какая нужда — дернуть единственный раз и ждать, пока к вам кто явится. Тетка показала — дернула за коротенький шнурок, потом повернула дверь. Снаружи выскочил маленький флажок, треугольник красной материи.

— Понятно? — вопросила женщина. — Мы всегда глядим. Если тряпочка свесилась — мы тут как тут. Так что не рвать лишнее, не дергать, в двери не колотить. Кто станет шуметь — во!

Женщина показала толстый круглый кулак. Впрочем, кулак выглядел не страшно, мягкий и пухлый, да и сама тетка не казалась злой. Строго нахмурила выцветшие бровки и оглядела девушек. Все молчали.

— Вот и ладно, — заключила толстуха.

Потом она поочередно отворяла двери, девушек по одной заводили в комнатенки и запирали. Элина оказалась среди первых. Вошла, огляделась. Значит, сидеть здесь безвыходно… Девушка присела на лежанку, оказалось мягко. Что же теперь? Вот так оставаться в комнатенке? И даже работы никакой не поручат? Встала, прошлась. Попыталась отыскать в ставенке на двери щель — нашла, да в такую узенькую ничего не увидеть! Зарешеченное окошко в наружной стене оказалось высоко, Элина едва дотянулась, стоя на цыпочках, но и там ничего не видать, гребень стены да голубое небо с пушистыми белыми облачками. Солнце нагрело эту стену, от нее шел жар, да и в окно вливался теплый воздух. Тихо здесь, спокойно. Странно. Элина отступила от окна…

В тот миг, когда девушка повернулась к топчану, Корди и Ленлин проходили мимо кустов, за которыми встретил смерть добрый Хагней.

На вид — ничего особенного, кусты как кусты. Сейчас, конечно, заросли вытоптаны, здесь много ездили верхом. Но для Корди полянка рядом с дорогой была отмечена вовсе не вытоптанными кустами. Он ощущал то, что было недоступно людям с неразвитым чутьем, — ощущал смерть и пролитую кровь. Конечно, вскоре миазмы иссякнут, рассеются с ветром, будут смыты дождем… Корди, проезжая, оглянулся… и уже не отрывал взгляда от пропахших смертью кустов.

— Ты чего смотришь? — спросил Ленлин.

Сам поэт все время вертел головой, но вряд ли замечал хоть что-то, он был совершенно увлечен собственной болтовней. Корди сперва прислушивался к речам спутника, потом перестал. Ленлину не так уж и нужны были собеседники, не будь рядом Корди, он обращался бы к траве у дороги, к парящим в небе птицам, к холмам на горизонте. Поэт уже начал сочинять песнь в честь великого подвига Корди — первую песнь из длинного цикла, так признался автор. «Но страшный кровожадный зверь… Ничуть не напугал героя… Одним ударом выбил дверь, и в логово… Хм… порою… дырою… для боя? Или так: и вынул меч для боя!»

Стихи Ленлина показались Корди глупыми, поэтому он решил, что, должно быть, ничего не понимает в поэзии. Ну и не слушал. Теперь Ленлин вдруг заинтересовался:

— Чего ты смотришь? Что там?

Корди перевел взгляд с кустов на спутника:

— Да так, ничего. Пытаюсь место узнать. По-моему, скоро деревня, довольно большая. Там можно заночевать.

— А, отлично! Это славно! — Для Ленлина все на белом свете оказывалось «отлично» и «славно». — Там я попробую спеть балладу о победителе оборотней.

— А может, не надо? — Корди почему-то не хотелось, чтобы этот восторженный паренек расхваливал победу. Вообще-то, бой был коротким и вовсе не таким трудным, как изображал Ленлин.

— Надо… не надо… Поэзия не признает целесообразности. Я должен сочинять и петь! Это и есть моя жизнь!

— А если людям не понравится?

— Тогда я попробую в соседней деревне.

— А если и там?..

— Попробую снова, потом еще и еще! Любое сочинение обретает восторженных почитателей, уж ты мне поверь.

Поколебать Ленлинов энтузиазм было невозможно. Он заторопился скорей досочинить балладу.

Поэту вторили птицы, устроившие галдеж в кустах. Ленлин, широко улыбаясь, снова и снова декламировал стихи — с каждым разом вирши казались Корди все ужасней, но он сдерживался. Только единственный раз заметил: