Сергей Радин - Стража

Отрезанная. Нет, отрубленная. Ладно, пусть будет отделённая. Голова без тела.

Значит, вчера не показалось. Вчера этот "красивый мужик" и в самом деле нёс в руках от… в общем, отделённую от тела голову. Эта, что сейчас у него в руках, та же?

И вдруг всё стало на свои места. Да, конечно, незнакомец вообразил себя неким паранормальным существом, которому дозволено всё. Маньяк-убийца, спятивший на религиозной… нет, на мистической почве. Надо заговорить ему зубы, удрать, вызвать соответствующие службы.

А ты кто такой? Новое ощущение дежа вю высосало из Вадима способность размышлять и рассуждать.

Кто ты такой, что тебя преследуют слуховые и визуальные галлюцинации? Тоже спятил? Где твои волосы, которые обычно мягко касаются подбородка? Где очки? Чью одежду ты так легко надел и носишь?

Внезапно в виски плеснулся шёпот: "Не зли его. Дай ему договорить, и пусть идёт. Просто молчи и ни о чём не думай". Вадим почувствовал, как кровь отхлынула от лица: шёпот прозвучал отчётливо, словно в уши воткнули миниатюрные наушники.

— Значит, всё остаётся как раньше.

Неизвестный встал. Теперь, чтобы смотреть ему в лицо (старательно не глядя на мёртвую голову), Вадиму пришлось задрать подбородок, и неизвестный захихикал. При его мужественной внешности мелкий шкодливый смешок показался не столько неуместным, сколько болезненно-странным. Другое дело, что хихиканье утвердило Вадима в мысли: перед ним всё-таки не псих.

— Значит, остаётся…

Неизвестный вдруг присел перед Вадимом на корточки, небрежно приткнул мёртвую голову между коленями и длинно улыбнулся.

Вадим отпрянул, но поза, в которой он сидел на дороге, не позволяла быстро подняться и быть на безопасном расстоянии от безумно-расчётливых глаз неизвестного. А глаза эти, льдисто-голубые, неожиданно полыхнули сумрачно-багровым заревом.

— Я мог бы затоптать тебя здесь, на этом смешном покрытии, именуемом асфальтом, — негромко, всё так же улыбаясь и кривя большой гибкий рот, высказался неизвестный, будто не слыша бешеного рычания Ниро — тот явно не смел подходить ближе, но бесновался у руки-упора Вадима. Чувствовалось: ещё немного — и пёс перепрыгнет невидимую преграду, порвёт поводок страха, удерживающий от решительного нападения.

— Я мог бы плюнуть тебе в глаза и смотреть потом, как ты ползаешь, снова, но безвозвратно слепой, у моих ног. Я мог бы взрезать твои мозги и любоваться идиотом, пускающим слюни. Одно перечисление всех этих возможностей вернуть ничтожного червя его естественному состоянию доставляет мне огромнейшее удовольствие. И лишь одна мелочь портит настроение. Отдай Кубок, Страж. Мы вернулись к исходной точке нашей истории. Неужели ты не пожалеешь город и живых? Это ведь так просто — обменять человеческие жизни на никчемный предмет из меди! Подумай ещё раз, Страж, и дай мне знать о своём решении, которое согреет то пустое пространство во мне, которое у вас, людей, заполнено тем, что вы называете душой. Счастливых тебе размышлений, Страж!

Он поднялся с корточек легко, словно встал со стула, и ушёл, беспечно помахивая за волосы мёртвой головой.

Ниро нырнул под свободную руку Вадима, и некоторое время Вадим даже не пытался понять, пса ли сотрясает нервная дрожь, или рука его самого буквально вибрирует… В пустоте, возникшей вдруг в пространстве вокруг него, слышалось лишь хриплое дыхание Ниро да чьи-то дёрганые всхлипы. Когда Вадим осознал, что ему не хватает воздуха и что он дышит ртом, заглатывая кислород судорожными вдохами, он начал приходить в себя. Первая мысль, на которой он сосредоточился, несмотря на её безумие, была вызвана чёрными каплями на том месте, где стоял псих: "Голова свежая…" Горло сжало новой судорогой, и Вадим неудержимо рассмеялся, перемежая смех пугающими его самого зевающими звуками.

— У тебя истерика, — сообщил он себе, когда просмеялся, а пустота стала заполнять изнутри. — Ниро, твой хозяин — псих. Как тебе это нравится? Сумеешь такое пережить?

"Ушёл? Слава Богу, — застучал в виски уже не шёпот, а тихий голос. — Теперь можно не прятаться, а говорить нормально".

— О чём говорить?! — Вадим вцепился в жёсткую шерсть Ниро и чуть не кричал. — О чём говорить?! Что вы ко мне все привязались?!

"Нас перепутали. Миссию, переданную тебе, должен был выполнить я".

— Так забери назад свою чёртову миссию! Только оставьте меня в покое!

"Слишком поздно. Нас и перепутали потому, что мы излучаем одинаково, но с маленькой поправочкой: моё излучение слабее, потому что я умираю".

— И что мне теперь делать?!

"В тебя пытались вложить мою память прошлого. Твоя память отторгает её как нечто чужеродное и лишне. Если хочешь нормально жить в нормальном мире, — слово "нормально" голос выговорил с подчёркнутым сарказмом, — тебе придётся три дня провести в мире кошмаров. И не думай, что это иллюзия или галлюцинация. А если не хочешь оставаться в мире кошмаров навсегда, вставай и беги — именно беги! — к дому на проспекте Мира, куда я тебя поведу. Беги не останавливаясь, ибо мне осталось жить немного, а при передаче на расстоянии можно потерять половину необходимой для выживания информации — и остаться тебе тогда слепым и беспомощным в мире, который надвигается на этот несчастный город".

Вадим встал на то, что недавно считал своими ногами и что сейчас больше походило на чугунные столбы, по которым кто-то с размаху врезал железным ломом: было и больно, и трясло, и отзывалось свербящим гудением. Стараясь не думать о ногах, он прикинул, как далеко от него проспект. Как-то, прошлым летом, он гулял с Викторией там. Отсюда с час ходьбы. А бега?

"Тебе налево, — подсказал голос. И сделай всё, что в твоих силах, чтобы побыстрей. Мне долго не продержаться".

Послушно двинувшись было налево, Вадим резко замер.

Справа завизжала невидимая за углом женщина. И столько было в этом визге ужаса, что Вадим развернулся и шагнул назад. Всего несколько шагов, чтобы зайти за угол дома и выяснить, что напугало женщину.

7.

"Смотри, опоздаешь".

— Не хочу оставлять за спиной неизвестность. Или там слишком опасно?

"До двенадцати тебя никто не тронет. Единственная опасность — не успеешь узнать от меня, что происходит".

Последнее Вадим слушал, пока бежал до угла. Ниро мчался рядом. Временами касаясь его головы или спины, Вадим думал (он уже понял, что голос слышит лишь сказанное вслух), что его больше интересует сиюминутное, нежели вечное и судьбоносное, на чём настаивает голос. Например, интересует фраза: "До двенадцати тебя никто не тронет". Что это значит? А что будет после двенадцати?.. Не забыть бы спросить по дороге к проспекту.

Торей огибаемого Вадимом дома упирался в дорогу, которая шла параллельно следующему дому. По-утреннему пустынная, дорога эта давала спектакль двух актёров. Вадим остановился, присмотрелся и понял (мгновенный шаг в дежа вю — и крик души или памяти: "Это было! Было! Только декорации другие!"), что спектакль предлагается от театра абсурда.