Анджей Сапковский - Зерно правды

Геральт не отвёл глаза.

— Если так ставишь вопрос, — ответил он, немного помолчав, — то не совсем.

— Ага. Тогда не будет большой бестактностью, если я спрошу, кто ты, в таком разе?

— Ведьмак.

— Ага, — повторил Нивеллен после паузы. — Если я правильно помню, ведьмаки зарабатывают себе на жизнь интересным способом. Убивают за плату разных чудовищ.

— Ты правильно помнишь.

Снова воцарилась тишина. Пламя свечей пульсировало, било вверх тонкими усами огня, блестело в гранёном хрустале кубков, в каскадах воска, стекающего по канделябру. Нивеллен сидел неподвижно, слегка шевеля огромными ушами.

— Предположим, — сказал он наконец, — что ты сумеешь достать меч прежде, чем я до тебя допрыгну. Предположим, что сумеешь меня даже ударить. При моём весе это меня не остановит — свалю тебя с ног одним своим телом. А потом всё уже будут решать зубы. Как думаешь, ведьмак, у кого из нас двоих больше шансов, если дело дойдёт до того, кто кому перегрызёт глотку?

Геральт, придерживая большим пальцем оловянный колпачок графина, налил себе вина, сделал глоток, откинулся на спинку стула. Он глядел на чудовище усмехаясь и усмешка его была исключительно скверной.

— Та-а-ак, — протянул Нивеллен, ковыряя когтем в углу пасти. — Нужно признать, ты умеешь отвечать на вопрос, не используя много слов. Интересно, как справишься со следующим, который я тебе задам. Кто тебе за меня заплатил?

— Никто. Я здесь случайно.

— Не лжёшь ли?

— Нет привычки лгать.

— А что у тебя в привычках? Рассказывали мне о ведьмаках. Запомнил я, что ведьмаки крадут маленьких детей, которых потом кормят колдовскими травами. Те, которые это переживут, сами становятся ведьмаками, колдунами с нечеловеческими способностями. Их учат убивать, искореняя все человеческие чувства и привычки. Делают из них чудовищ, которые должны убивать других чудовищ. Слышал я, поговаривают, самое время, чтобы кто-нибудь начал охотиться на ведьмаков. Потому как чудовищ становится всё меньше, а ведьмаков — всё больше. Съешь куропатку, пока она совсем не остыла.

Нивеллен взял с блюда куропатку, целиком вложил её в пасть и с хрустом съел как сухарь, треща раздрабливаемыми в зубах костями.

— Почему молчишь? — спросил он невнятно, глотая. — Что из того, что о вас говорят, правда?

— Почти ничего.

— А что враньё?

— То, что чудовищ становится всё меньше.

— Факт. Их немало, — ощерил клыки Нивеллен. — Одно из них как раз сидит перед тобой и размышляет, хорошо ли сделало, пригласив тебя. Сразу не понравился мне твой цеховой знак, го́стюшко.

— Ты никакое не чудовище, Нивеллен, — сухо произнёс ведьмак.

— А, зараза, это что-то новое. Тогда, по-твоему, кто я? Кисель из клюквы? Косяк диких гусей, улетающих на юг печальным ноябрьским утром? Нет? Тогда, может, я — невинность, утраченная у родника грудастой дочкой мельника? Ну, Геральт, скажи мне, кто я? Ты же видишь, что меня аж трясёт от любопытства!

— Ты не чудовище. В противном случае ты не смог бы дотронуться до этого серебряного подноса. И уж никогда бы не взял в руки мой медальон.

— Ха! — рыкнул Нивеллен так, что пламя свечей на секунду приняло горизонтальное положение. — Сегодня, как видно, день раскрытия великих, страшных тайн! Сейчас я узнаю, что эти уши выросли у меня потому, что я ребёнком не любил овсянки на молоке!

— Нет, Нивеллен, — спокойно сказал Геральт. — Это появилось из-за колдовских чар. Я уверен, ты знаешь, кто тебя заколдовал.

— А если и знаю, то что?

— Чары можно снять. В большинстве случаев.

— Ты, как ведьмак, конечно, умеешь снимать чары? В большинстве случаев.

— Умею. Хочешь, чтобы попробовал?

— Нет. Не хочу.

Чудовище раскрыло пасть и вывесило алый язык, длиной в две пяди.

— Что, не ожидал?

— Не ожидал, — признался Геральт.

Чудовище захохотало, развалилось в кресле.

— Я знал, что ты удивишься. Налей себе ещё, сядь удобнее. Расскажу тебе всю историю. Ведьмак или не ведьмак, сразу видно, что ты хороший человек, а у меня охота поболтать. Налей себе.

— Нечего уже.

— А, зараза, — чудовище откашлялось, после чего снова грохнуло лапой по столу. Рядом с двумя пустыми графинами появилась, неведомо откуда, приличных размеров глиняная бутыль в ивовой корзинке. Нивеллен содрал зубами восковую печать.

— Как ты наверняка заметил, — начал он, наливая, — округа здесь довольно безлюдная. До самых близких людских селений изрядное расстояние. Потому как, видишь ли, мой папуля, да и дедуля, в своё время не давали излишних поводов для любви ни соседям, ни купцам, которые проезжали трактом. Каждый, кто сюда попадал, терял в лучшем случае своё добро, если папуля замечал его с башни. А пара самых близких поселений сгорела, потому как папуля посчитал, что дань платится нерадиво. Мало кто любил моего папашу. За исключением меня, понятно. Страшно я плакал, когда однажды привезли на телеге то, что осталось от моего папули после удара двуручным мечом. Дедушка в ту пору уже не занимался разбоем — с того дня, как получил по башке железным моргенштерном, он заикался ужасно, пускал слюни и редко когда успевал вовремя в уборную. Всё шло к тому, что я, как наследник, должен был возглавить дружину.

— Молодой тогда был, — продолжал Нивеллен, — сущий молокосос, а потому парни из дружины мигом подчинили меня себе. Командовал я ими, как ты догадываешься, в такой же степени, как жирный поросёнок может командовать волчьей стаей. Скоро начали мы делать вещи, которые папуля, будь он живой, никогда бы не позволил. Не буду утомлять тебя подробностями, перейду сразу к делу. Однажды отправились мы аж до самого Гелиболя, что под Миртами, и ограбили святыню. В довершение всех бед была там ещё молодая жрица.

— Что это была за святыня, Нивеллен?

— Одна зараза знает, Геральт. Но только должно быть недоброй была та святыня. На алтаре, помню, лежали черепа и кости, горел зелёный огонь. Смердило, как на беду. Однако, к делу. Парни схватили жрицу, сдёрнули с неё одёжку и сказали мне, что я должен стать мужчиной. Ну, я и стал им, глупый сопляк. По ходу моего возмужания жрица наплевала мне в рожу и что-то проорала.

— Что?

— Что я чудовище в человеческом облике, что останусь чудовищем в облике чудовища, что-то о любви, о крови, я не помню. Стилетик такой маленький, видно, в волосах у неё был спрятан. Закололась она им и тогда… Удирали мы оттуда, скажу тебе, Геральт, чуть коней не запалили. Недоброй была та святыня.

— Рассказывай дальше.

— Дальше было, как сказала жрица. Через пару дней просыпаюсь я поутру, а прислуга, как меня кто увидит, так в крик и ходу. Я к зеркалу… Видишь ли, Геральт, запаниковал я, нашло на меня что-то, помню всё как в тумане. Короче говоря — пали трупы. Несколько. Использовал, что под руку попадалось, и вдруг сделался очень сильным. И дом помогал, как мог — хлопали двери, летали по воздуху предметы, бился и метался огонь. Кто успел, бежал в панике — тётушка, кузина, парни из дружины, да что я говорю, убежали даже псы, скуля и поджав хвосты. Убежала моя кошка Обжорочка. От страха удар хватил даже тётиного попугая. Наконец остался я один, рыча, воя, в бешенстве разбивая что попало, главным образом зеркала.