Александра Верёвкина - Осколки вечности

— Чего ты добиваешься, старый козел? — не желал блюсти политкорректность в общении неразумный мальчишка. — Ты ведь мести хочешь, гнида! Так давай, распускай ручонки в сторону виноватого. А то девчонку лупить особого ума, знаешь ли, не надо! Чего вытаращился, контрацептив гребаный? Ждешь покаяния? А накося, выкуси! — продолжил он брести по лезвию остро отточенной бритвы, суя под нос Волмонду оттопыренный средний палец. — Пока они здесь, я и словом не обмолвлюсь. Отпустишь, тогда и полялкаем. У нас ведь есть о чем потрещать, правда? О раскинутых ножках твоей дочери-шлюшки и тэдэ, верно говорю?

Богом клянусь, я не знал, сколь прочна выдержка отца уже упомянутой в иносказательном ключе Айрис, и уж тем более не ведал, что он продержится так долго. А посему следующее его действие оказалось вполне предсказуемым. Безмолвно, словно уберегая свои голосовые связки от перенапряжения, старик схватился громоздкими ладонями за лезвия клинков, обрамляющих шею болтливого Леандра, и попытался их сомкнуть. Астрид, доселе не осмеливающаяся и носом шмыргнуть, моментально подскочила на ноги и набросилась на плечо озверевшего мужчины.

— Нет, умоляю вас, мистер Волмонд, не делайте этого! — до смерти испуганным тоном зачастила она, ласково поглаживая руку монстра, что совсем недавно вымещал на ней скопившуюся за век злость. — Пожалуйста! Я прошу вас, мистер Волмонд! Я ведь все вам рассказала, он не виноват, помните? Никто не виноват! Умоляю, отпустите.

Малышка, что же ты делаешь? Понимаешь ли, сколь неразумно класть голову в пасть разъяренного тигра?

Полагаю, ни одному своему поступку девушка рациональной отчетности не давала, в то время как страх (да что там страх, ужас!) пожирал меня изнутри, притом отнюдь не безосновательный. Стоило отчаянным мольбам пресечь черту осознания в воспаленном мозгу Мердока, как ответная реакция проявила себя во всей красе. Лезвия он отпустил, найдя рукам более низкое применение. Попросту сдавил двумя исполинскими дланями хлипкую шейку малышки, небрежно, со скучающим выражением на бесчеловечном лице, оторвал Астрид от пола и отбросил в угол. Так, будто секунду назад держал подле себя не живого человека, а никчемный ломоть пропащего мяса, который уже вряд ли сойдет за сочный бифштекс. И я не солгу, если скажу, что на всю оставшуюся жизнь запомнил его глаза, точнее абсолютное отсутствие в них эмоций. Ни гнева, ни злости, в коих совсем недавно легко можно было уличить старика, не наблюдалось. Даже завалящей брезгливости и той не имелось. Девушка не вызывала у генерала ни единого чувства, наверное, поэтому не слишком пострадала при падении. Прежде, чем молниеносно соскочить с места со ставшим ненавистным лязганьем толстых цепей, я расслышал ее приглушенный стон и осторожный звук удара от неловкого соприкосновений коленей со щербатой плиткой, в остальном обошлось без плачевных последствий.

— Астрид, маленькая моя, — одними губами подозвал я ее ближе, понимая, что не дотягиваюсь до распластавшейся на полу фигурки. — Иди ко мне. Ничего не бойся.

Последнее заявление попахивало откровенным лукавством, что не помешало малышке проникнуться моими словами и без оглядки назад броситься в мои сдержанные объятия. Она, подобно безнадежному утопающему, с готовностью ухватилась за протянутую соломинку, повисла на моих плечах, попутно ткнувшись распухшим носиком в воротник пропавшего плаща, и часто-часто задышала. Однако еще до того, как ее личико скрылось в ткани пресловутой накидки, я отметил скоп взывающих к лютой злобе деталей. На то кошмарное фиолетово-синее месиво припухлостей, что исказило собой прелестные черты лица, оказалось невозможно смотреть без слез. Один глаз обезображен до такой степени, что перестал открываться, другой, избежавший воздействия чудовищных хуков справа, затянут мутной пленкой, которая сделала предельно расширенный зрачок почти неподвижным. На лбу я насчитал три или четыре глубоких ссадины, покрытых коркой запеченной крови. Левая бровь рассечена у основания. Скулы прячутся за вздутыми формами прямых ударов кулака, с оставленными на нежной коже следами от четырех костяшек пальцев. Нос разбух до неприличных размеров и покраснел, будто от долгого пребывания на солнце. От ноздрей к верхней губе тянутся две засохшие дорожки от обильного кровотечения. Сами же уста узнать попросту невозможно. Искусанные, увеличившиеся втрое, вывернутые внутренней стороной наружу, потерявшие всякое представление о былой чувственности и привлекательности, они больше походили на два пласта неистово красной плоти.

— Девочка моя, — унизительным фальцетом пропищал я, смаргивая гневный поток слез, подкативший к убиенным всем увиденным глазам. — Как мне жаль, что все…

— Джей, — с трудом выговаривая каждый звук, перебила меня Астрид, — пожалуйста, сделай хоть что-нибудь. Я умаляю тебя! У него… — она воспользовалась небольшой паузой, чтобы выровнять тяжелое дыхание и нервно смахнула с изуродованных щек надоедливую слезинку, скользнувшую с нижнего века менее травмированного глаза. — У него мои родители, Джей! Он никого не пощадит, но их…хотя бы их!

Отчаяние? Что я знал о нем до сегодняшней ночи? Очевидно, ничего. Оно искусно овладевает мыслями, а вместе с ними проникает повсюду, затрагивая душу, сердце, корежа тело, притупляя заложенные природой инстинкты. Похитить Уорренов — изощренный прием, в некотором роде противоречащий правилам удар ниже пояса. Ведь, сойдись для нас звезды в победоносном порядке, вполне может случиться так, что мне раз и навсегда укажут на дверь. Потому ли, что я вампир, или еще по какой животрепещущей причине, неважно. Главное, теперь на моей совести повисли три жизни, спасение которых представляется заданием затруднительным.

— Я сделаю все, что потребуется, — запальчиво пообещал мой предательски храбрый язык, вещавший в резонанс с испуганно надломленным голосом. — Ни о чем не волнуйся.

Как бы сильно, черт возьми, я хотел верить своим репликам в ту минуту, но правда состояла в том, что верить им было попросту невозможно. Как обреченный на смерть узник в оковах может противопоставить столетнему психопату? А кто-то еще сомневается в душевном здравии герра Волмонда? Спешу вас разубедить, немец страдал критической формой тотального безумия, что подтверждали его неподдающиеся здравомыслию действия. В тот момент, когда я мнимо оберегал своего птенчика от множественных бед, отец Айрис вел выступающий за рамки разумного разговор с Лео.

— А спеси в тебе прибавилось, щенок, — с явными нотками презрения в голосе прохрипел генерал, присаживаясь на корточки подле обездвиженного мальчишки. Я крепче прижал к груди измученную издевательствами девушку, стараясь обойтись без излишнего шума металлических оков. — Я долго наблюдал за вами обоими, изучал привычки, образ жизни, манеру мыслить, чтобы игра в итоге вышла максимально интересной, — небрежно пояснил он, попеременно склоняя голову то на один бок, то на другой, будто в надежде узреть нечто поистине недоступное. — И с тобой всегда возникали особые, я бы сказал уникальные сложности. Возраст, — едва ли не почтительно хлопнул Джокер в ладоши, усиливая тем самым воздействие своих слов. Я вздрогнул от неожиданности, Лео брезгливо поморщился, потому как все это время молчал лишь потому, что скрупулезно концентрировал внимание на процессе регенерации кожи. Заращивал болезненные порезы на шее, в тех местах, где лезвия своеобразных оков наиболее глубоко вонзились в плоть. — Ты старше, и это все портило. Но, — в притворном восхищении Мердок закрепил на лице подобострастную гримасу, которая стала мне видна при резкой оглядке назад, — ситуацию спасла та юная леди, что по родительской глупости исполнила роль обаятельной наживы. Верно, Астрид? — слегка повысил он интонации, адресуя вопрос затрясшейся, словно одинокий осенний листок, угодивший в порыв безжалостного ветра, девушке.