Александра Верёвкина - Осколки вечности

Фильмотека выглядела еще более странно — с десяток японских хоррор-шедевров, глубокомысленная драма Даррена Аронофски 'Реквием по мечте', Хичкоковские вещи, в том числе несравненные 'Психо' и 'Птицы', неоцененный мною 'Белый олеандр' (должно быть, Астрид пришлось по вкусу имя главной героини) и выбивающиеся из общего фона ленты, вроде 'Ямы', 'Незваных' и первой части американского 'Звонка'. Никаких милых семейных комедий, слезливых девчачьих мелодрам и всего того, что я в принципе ожидал увидеть.

Испытывая некоторое чувство неловкости, я все же открыл ящик стола, пробежался пальцами по стопке аккуратно сложенных тетрадей и решил заканчивать с разыгравшимся любопытством, когда взгляд упал на дневник, обтянутый натуральной темно-коричневой кожей. Пожелтевшие страницы с потрепанными уголками, исписанные потускневшими фиолетовыми чернилами…Я знал, чьи это записи, более того, лично озаботился их возвращением на прежнее место в неприметный тайничок под окном, но вновь окунуться в мучительную бездну воспоминаний — нет, об этом не могло быть и речи.

Словно наперекор моим мыслям, руки сами потянулись к заветной книжечке, а всего через секунду остановившееся раз и навсегда сердце сжалось от невыносимой боли при виде ровной округлой надписи: 'Личная собственность Айрис Волмонд'.

Я не должен был потакать и этому капризу, однако желание оказалось гораздо сильнее меня. Вернувшись к кровати, я сел на пол у изголовья и, успокаиваемый уютным сопением спящей девочки, принялся бережно переворачивать истончившееся листки.

День нашего знакомства, совместные прогулки, катание на лошадях, разговоры — я помнил все до последней мелочи. Как блестели на солнце ее золотые волосы, как сливался в божественную симфонию с порывами ветра звонкий смех, как понял, ради чего отнимал жизни у других людей. Ради ее чарующей улыбки.

'Мой друг, сегодня я узнала обо всех секретах, получила ответы на множество вопросов. И не знаю, смогу ли справиться с этим. Он ужасен — вот то единственное, о чем я могу думать. Его тайны тягчайшее бремя для меня. С ними невозможно мириться, но и не замечать очень трудно.

Я расплакалась в конце нашей нелегкой беседы, обняла измученного совестью мужчину и почувствовала, как бесконечно далеко от меня находится его душа. Он пуст, точно красивая рама в отсутствии холста, и это пугает. Я не могу найти в его глазах сердечность, их взгляд утомлен, выжжен, обезличен и тяжел, но, ради всего святого, мне необходимо помочь! Я должна понять и принять те страшные вещи, о которых он поведал. Прошлое невозможно изменить, ибо не только мы творцы самих себя, однако будущее в нашей власти.

Каково это, жить в ночи? Не видеть цветов, коими изобилует жизнь? Отнимать жизни под чужим руководством, осознавая чудовищность своих поступков, но не имея возможности отказаться? Я не могу даже представить, через что ему пришлось пройти. У меня нет оправдания для человека, звавшегося еще вчера любимым мужчиной. Зато есть желание, пламенное желание излечить его, и я буду стараться до тех пор, пока не увижу плоды своих трудов. И если когда-нибудь он заинтересуется моими записями, а это обязательно случится, коли уж мы собрались пожениться, пусть знает, что я испугана и возмущена открывшейся правдой, однако никогда и помыслить не могла оттолкнуть его от себя'.

Что есть честность? Это когда думаешь сказать одно, а говоришь правду. Во всяком случае, так мне казалось раньше. Сейчас я не умею быть искренним даже наедине с собой и, сказать по правде, получаю удовольствие от подобного стиля жизни, потому что могу быть кем угодно: злым вампиром, добрым, опасным и жестоким, но в то же время милым и чертовски обаятельным. Это мой мир, мой театр одного блистательного актера.

Я поднялся на ноги и направился к столу, чтобы вернуть дневник на место. Да, именно вернуть. Он хранил мои секреты на протяжении шестидесяти лет и вряд ли изменит своим принципам в течение ближайших месяцев, по истечению которых я с огромным удовольствием лично посвящу девочку во все тайны.

— А теперь мне пора, — едва слышно пробормотал я, задвигая ящик стола.

За окном занимался рассвет, что испокон веков влекло за собой приближение дня, а я предпочитаю, и всегда предпочитал, ночь, потому как солнечный свет является еще одним безжалостным напоминанием о том, что мне довелось родиться мертвым.

Почти настигнув двери, я отчетливо услышал тихое: 'Джей', сорвавшееся с нежных губ Астрид, и вдруг стало наплевать на целую вселенную. Забыв на минуту об осторожности, я резко развернулся, в два шага преодолел расстояние до кровати, навис над ангельским лицом, опираясь рукой на спинку, и буквально впитывал в себя теплоту ее кожи вплоть до того момента, пока она не открыла глаза.

— Если я все еще сплю, — сонно прошептала девочка, ничуть не испугавшись моей безрассудной близости, — тогда ни в коем случае не позволяй мне проснуться.

— А если нет? — усмехнулся я, в надежде скрыть за язвительными интонациями дрожь в голосе. Не знаю, что ввергло меня в больший шок: ее дурманящее очарование, сладость обжигающего дыхания или мягкие пальчики, выводящие на моем лице линии скул. Но могу предположить, что вместе они создавали взрывоопасную смесь.

— Тогда я вполне могу себе позволить это, — после недолгих раздумий вымолвила она, прикасаясь к моим губам своими. Горячие, влажные, терпкие на вкус, они явно были созданы исключительно для соблазна и успешно справлялись с моими зряшными попытками держать все под контролем.

Я ощущал, как горят пальцы, ласкающие изящную шейку с множеством сочных артерий, мысленно рычал на жалобную просьбу изголодавшегося организма и безумно боялся перейти границу дозволенного, хотя тут Астрид мне помогать не спешила. Ее маленькое сердечко с каждой секундой колотилось все сильнее, не справляясь с пестротой нахлынувших эмоций, и вот-вот готово было выскочить из груди на радость одуревшего от представившейся перспективы вампира. Мда, я превращаюсь в маньяка.

'Хватит!' — довольно строго велел себе я, неохотно отрываясь от чудеснейшего занятия.

Кстати, странность номер один, 'чудеснейшим занятием' для меня всегда был момент разрезания вен и вид неспешно сочащейся крови, а тут вдруг банальные поцелуи…

— Доброе утро, Астрид, — решил соблюсти я некие приличия, возвращая в голос привычные умиротворенные нотки. Хотя о каком, черт возьми, спокойствии может идти речь, когда перед тобой сидит раскрасневшаяся, смущенная и от этого еще более красивая девушка, на которой из одежды имеется лишь задранная маечка и непозволительно короткие шорты?

— Доброе утро, Джей, — эхом повторила за мной она, покрываясь румянцем до самого кончика носа.