Мария Капшина - О верности крыс

(2270–2273 гг.)

— Длллё-оооонннг!..

Гонг храма Тиарсе-Судьбы бросил звук над городом к воде, как дети бросают плоский камешек. Город не хотел просыпаться — эка невидаль, утренняя молитва! Да и озеро лежало молча, плоско и недвижно, лишь мелко дрожало рябью в холодном предутреннем воздухе и куталось в блёклый от старости туман. Звук прорвался через туман над крышами и у самых причалов, полетел дальше к востоку, над озером. Туман ограничивал взгляд, и великое озеро казалось бескрайним. Звук, наконец, окончательно запутался и угас, и тут ему вслед полетел второй.

— Ллаамммг!..

Третий:

— Дооооон!..

Редкий туман наползал с запада, вверх по течению Арна, заставляя и так светлеющее небо делаться ещё светлей. Столичный дурак, Ольвек Соломенный, казался седым: так густо пыль покрывала его волосы. Ольвек сгрёб ещё немного пыли, старательно втёр её в голову, чихнул, согнав муху с дёрнувшегося плеча, и вскочил. Нелепо замахал большими, неумелыми руками и заплясал на твёрдой, ссохшейся уличной земле, не жалея босых пяток, серых от вросшей в кожу грязи.

— Доооооонг!..

Ольвек сорвался с места, словно колокол спугнул его, и побежал по Бузинной улице прочь от центра, в Собачницу, район грязный и беззаконный.

Эрлони был старым городом; разросся, взяв начало на Белом острове. Там лежало два острова, в месте, где великий Арн вытекает из Светлого озера, продолжая свой путь к зангской границе и дальше, к Внутреннему морю. Первая крепость замечательно умещалась на плоских каменистых берегах Белого. Но жителей прибывало, второй остров тоже заняли кирпичные и каменные усадьбы ремесленников и купцов да белёный саман бедноты, и этот остров тоже обнесли стеной. А когда места и на втором перестало хватать — появилась Собачница вдоль мелководья. Там, вдоль северо-западного берега второго острова, полоса мелководья была широкой, кое-где из-под воды выдавались песчаные и глинистые косы, похожие на спины морских чудищ. И там наросла полоса деревянных настилов, опираясь на эти косы, на камни, на сваи. Сперва, конечно, она не называлась никак, потом — настилами, а только потом уж — Собачницей, за собачий норов обитателей.

— Пенннннь! Ко-ооонннннь! Дряннннь! — вопил Ольвек, подражая колоколам. — Гля-аааааннннь!

Ему не исполнилось ещё, наверное, и тридцати, и был он здоровее, чем казался. Во всяком случае, до Собачницы добежал, не останавливаясь. Уже начались настилы, а он всё бежал и вопил, пока пятка не пробила одну особенно гнилую доску насквозь. Ольвек обиженно вякнул и перешёл с бега на скачущий, дёрганый шаг. Потом свернул вприпрыжку в очередной раз, обошёл дыру посреди улицы (из дыры ещё сильнее, чем всюду, тянуло водой и рыбой) и выскочил на набережную: полоска в три шага шириной между последним рядом домов и краем настила, неровно обрывающимся в реку. Где-то полоска расширялась, где-то сужалась, где-то надломленные доски свисали прямо в воду. За забором тоскливо надрывалась одинокая собака.

Здесь поскуливания Ольвека снова приобрели задорно-зазывательную интонацию и оформились в слова.

— Налетай! Ко-ому совесть, бери-налетай! А ну, кому? С пылу — с жару, кому совесть? Налетай, не опоздай: последняя осталась! А… Ууууух!

Ольвек остановился: перед ним, там, где доски далеко выдавались вперёд, в реку, рос из-под настила большой камень. Возле камня стояли два совершенно одинаковых маленьких человека, да третий ещё сидел.

— Чего вылупился? — неприветливо сказала одна одинаковая. Третий, сероволосый, рассмеялся: над одинаковой, а не над Ольвеком, но дураку отчего-то стало холодно, поёжился.

— Что продаёшь? — спросил сероволосый. Ольвек не кинулся драпать, хоть и очень хотелось.

— А-аа вот кому совесть?! — отчаянно заорал он.

— А сколько просишь? — спросил сероволосый. Совсем иначе спросил — другое дело, теперь и торговать можно!

— А-адну рыжую дай, совесть последняя осталась, налетай, не опоздай!

— Чего ты к нему прицепился, Хриссэ? — спросила одинаковая. Второй одинаковый молча смотрел от камня. Так смотрят большие старые собаки, которых хоть за хвост кусай — не залают, Ольвек проверял.

— Держи! — сказал Хриссэ, кидая медную монетку. Рыжая мелькнула в тумане, и Ольвек, счастливый, поймал её обеими руками.

— Ууух! — сказал он восторженно, а потом уже больше ничего не говорил.

"Одинаковая" девчонка успела нахмуриться, когда грузик на конце плети ударил дурака в висок, Ольвек и того не успел. Хриссэ, не вставая, собрал плеть обратно и убрал за пояс.

— Ну и зачем ты это самое? — возмутилась близняшка. Её брат смотрел всё так же молча, но пристально. — Чем он тебе помешал?

Хриссэ дурашливо пожал плечами.

— Я же купил его совесть, верно? Должен же я был забрать покупку? А никак иначе он бы мне её не отдал.

Девчонка дёрнула ртом.

— Так ты у нас теперь самый совестливый? Тиарсе, прости и спаси!

— Домой пошли. Утро уже, — сказал её брат. И пошёл домой.

_________________________

Язык по умолчанию — арнеи. Слова из высокого имперского и из других языков даются в примерной транскрипции.

Дзойно

2270 год, 5 день 3 луны Ппд1

Портовая улица, Собачница, Эрлони

— Дзойно! Хавейг, где тебя опять унесло? Дзо-ойноо… Охх…

Краснолицая женщина в многослойной одежде на восточный манер и слова выговаривала по-арнакийски: "хавейг" вместо "халвег" и "льй" вместо "ль". Она вытерла руки о верхнюю юбку, поправила волосы, выбившиеся из шапочки, вздохнула мученически, повернулась и зашла в ворота.

— Нувек, — окликнула она бредущего через двор старика. Тот остановился с видимой охотой, опустил на землю мешок, с шорохом осевший. — Моего оболтуса не видал?

— Видал, как не видать, — живо отозвался Нувек. — С утречка он в город усвистал, так досель, поди, и носится — дело молодое, босопятое.

— Ахти, Наама-заступница, — прикрыла глаза кухарка, быстро перебирая пальцами бахрому зангского пояса. — И что ж ему неймётся?..

— Ну надо же, что к нашему берегу прибилось!

Дзойно дёрнулся и втянул голову в плечи, непроизвольно прикрывая локтем правый бок, болевший после прошлой встречи недели три. Мальчишка обернулся. Всего двое… А вдруг пронесёт?

— Снова забыл, куда ходить нельзя? — сочувственно спросили за спиной. Дзойно крутнулся вокруг себя. Ещё двое: один с кастетом, у другого на кулаке обмотка с железками. Впридачу к первым дубинке и ножу.

Бежать некуда: стены отстоят одна от другой на пять шагов, мимо двоих почти взрослых парней не проскочишь, даже если тебе всего двадцать шесть порогов2, а бегаешь ты замечательно. Даже если б у них в руках вообще ничего не было.