Александр Прозоров - Последняя битва

Уже через час все вопросы отпали сами собой, прежде всего, мчались запряженные веером псины почти вдвое быстрее, нежели лошадиная повозка, только встречный ветер хлестал путников по лицу. Широкий накатанный наст зимника улетал под полозья со скоростью мчащегося рысью скакуна. Но если скакуну уже через час следовало давать роздых — собаки темпа не сбрасывали ни на миг. Время от времени каюры, правда, делали небольшую остановку. Но лишь для того, чтобы обойти собак, осмотреть им лапы и проверить ремни и шлейки. А потом опять — гонка во весь опор.

Второй сюрприз ожидал князя поздно вечером, когда каюры остановились-таки на ночлег. Они наскоро собрали кожаный чум, перекидали туда с нарт меховые пологи, после чего покормили собак, бросив каждой по крупной мороженой рыбине, похожей на лососину. Уж кто-кто, а князь Сакульский, уже который десяток лет не выбиравшийся из походов, знал, что лошади в походе нужно на день никак не меньше пуда сена, либо полпуда и изрядную тору овса. Чтобы резво тянуть сани примерно такого же веса, как нарты, меньше чем парой не обойдешься. А лучше — запрячь тройку. Однако даже пара слабых рысаков слопает вдвое больше корма, нежели досталось собакам. На каждую упряжь из десяти псин — примерно пуд рыбы. Всего половина мешка! В дальних же ратных походах вес и размеры фуража — главная головная боль для любого воеводы.

Но и это еще не все! Собаки разгрызли свой ужин в считаные минуты — и, довольные, принялись укладываться спать. Лошади же подолгу жуют свое сено, каждый день отнимая по несколько драгоценных в дальнем походе часов!

У Андрея в голове тут же взорвалось громадье планов по переводу всех обозов русской армии с лошадей на собак. Это ведь и размеры обоза можно сократить почти втрое, сэкономив на одном только фураже многие сотни повозок, это и скорость переходов можно увеличить в два-три раза! Мир дрогнет и тут же падет к ногам русского царя, не рискуя противостоять столь стремительной и маневренной рати, не отягощенной неповоротливым балластом!

Так, в мечтаниях, он и заснул. А когда проснулся, подкрепил силы несколькими глотками вина и большим бутербродом с салом. Нарты уже снова были запряжены, и гонка по прямому, как стрела, зимнику через Белое море продолжилась. Собаки мчались как заведенные и ввечеру впереди показалась темная полоса берега. Накатанный путь уверенно вывел их к устью Северной Двины, упряжки помчались по речному льду и уже через час остановились между высокими стенами и низкими длинными причалами Холмогор.

— Изумительные у вас упряжки, отче, — похвалил собак князь, расплачиваясь с попиком. — Быстрые, как ветер, и сильные, как волы. Даже не понимаю, почему все вокруг не ездят только на собаках, почему лошадей предпочитают?

— Дык, понятно почему, княже. — Щедрая похвала и тяжелая серебряная монета растопили обиду священника. — Лошадь, коли она без надобности, я на луг пустил, да и пусть пасется. Али сена ей на том же лугу могу накосить. Собаку же, нужна не нужна, ан все едино каженный день мясом али рыбой накорми обязательно. И гонять в упряжке ее каждый день надобно, иначе навык потеряет.

Хрустальная мечта князя Сакульского рухнула оземь и разбилась в мелкие брызги. Попытка представить себе, что хотя бы половина лошадей его княжества будет съедать каждый день по свиному окороку, курице или крупной щуке, не выдержала испытания рассудком. А ведь собак для равных упряжек понадобится вдвое больше, чем лошадей; ведь еще нужно будет выращивать молодых ездовых псов для замены старых или раненых; а ведь на отбракованных собаках пахать не получится, кругляк из леса они выволакивать не смогут, да и для других многих работ их не приспособить. И в атаку на вражескую орду верхом на собаке, пусть даже самой лучшей, витязю никак не помчаться. Вот и получается, что как бы ни были хороши стремительные собачьи упряжки для лихих пробежек, ан ленивая прожорливая коняга — все равно лучше. Одно дело — одинокий северный охотник, каждый день проверяющий ловчие снасти или речные ставни и всегда имеющий запас нетоварного мяса и рыбы для десятка собак, и совсем другое — большое хозяйство богатого знатного князя.

И все же острое желание завести у себя в княжестве хотя бы одну упряжку таких вот умных, ловких и быстрых «рысаков» запало князю в душу. Он даже клятву себе мысленную дал: купить ездовых собак, когда управится с делами. А дела торопили дальше в путь. Отдохнув в Холмогорах на постоялом дворе, князь там же купил у хозяина четырех верховых меринов и с рассветом поскакал с Пахомом одвуконь вверх по Северной Двине.

Скакуны шли, может, и не так ходко, как голодные коротконогие псы, но верст по пятьдесят за день вымахивали. В немалой степени помогало путникам то, что каждое утро они пересаживались на другого коня, давая прежнему отдых — а потому могли не тратить времени на дневки. А также то, что Двинский путь был наезженным и оживленным, и потому на удалении примерно в половину дневного перехода друг от друга по берегам здесь имелись удобные обустроенные стоянки, куда смерды из окрестных сел подвозили на продажу кто сено, кто овес, кто снедь из своих закромов. Скакать можно было налегке — но при этом в сытости и на сытых лошадях.

Через неделю они все-таки задержались на день в широко, вольготно раскинувшейся на много верст окрест Кургомене, не признающей оборонительных стен. Дворов тут было, пожалуй, не больше двух сотен — но зато каждый отстоял от соседнего чуть не на полверсты, окруженный плетнями и огородами. Попарившись в бане и отоспавшись в тепле, путники снова поднялись в седло, и не останавливались уже до самого Великого Устюга, [18] Наименование «Великий» утвердилось за Устюгом как раз во времена опричных реформ. древностью мало уступающего Великому Новгороду или даже Старой Руссе. Здесь, после короткой передышки, путники повернули с Северной Двины на Сухону и по ней за две недели добрались до Вологды, оставив позади большую часть пути.

От Вологды до Москвы можно было добираться аж двумя путями: Ухтомским волоком до Шексны, и по ровному речному льду через Углич и любимую государем Александровскую слободу, либо лесным зимником на Ярославль, через Ростов прямо в столицу. Князь Сакульский размышлял над этим вопросом два дня, нежась в мягких перинах и отпиваясь после пара хмельным ставленым медом. Потом сказал Пахому, что у него предчувствие, будто государь Иоанн ныне пребывает в Москве. Последовал еще один переход — на этот раз уже без всяких послаблений, — и вечером десятого дня князь Андрей Васильевич спешился уже на собственном подворье неподалеку от Кремля.

Бывший сотник проявил себя неплохим хозяином: хотя двор и не был убран полностью, к сараям и конюшне шли расчищенные дорожки, дворец не промерз, масляные лампы оказались заправлены, свечи — в светильниках, у каждой печи — охапка дров. Баня, ужин, постель — все оказалось приготовлено быстро и правильно, словно и не отлучался князь Сакульский со своего дворца больше чем на полгода. А ведь лучший слуга, известное дело, не тот, что под ногами постоянно с хлопотами крутится, а тот, которого вроде и не видно — но при нем все всегда в порядке, чисто, вовремя и на своих местах.