Александр Прозоров - Последняя битва

И что ни день, от князя требовались то согласие, то совет, то подьячие нуждались в его мнении. Опять же, собрать, вывести, отконвоировать — это еще сколько людей служивых для сего понадобится? Даст столько государь али откажется?

Последние идеи Андрея и вовсе взбесили:

— Вы что, полон гоните — или людей православных от опасности спасаете?! — рявкнул он. — Не нужно им никакой охраны. Место, куда переселиться, им найдите, на бумажке место укажите, куда ехать и какой путь проще. А там сами доберутся, не маленькие!

Подьячие перечить не стали, но… Гусиными перьями, да полста тысяч бумажек! И опять — за наставлениями и разрешениями бегали через день:

— Имена указывать княже, али по месту впишутся?

— Дорогу к месту словами писать али рисунком?

— Для согласия письменного графу оставлять, али насильно, без спросу ехать станут?

В конце января Зверев понял, что шансы улучить свободный месяц тают, как снежок на затопленной печи, и послал в имение Пахома с письмом, умоляя отца отослать мать, крепостных баб, стариков из дворни и смердов в княжество, подальше от опасности. Сам опять вернулся к бумажкам.

Его за язык никто не тянул: он сам просил государя выселить на время опасности Старую Руссу. Целиком, чтобы польские грабители здесь не то что человека — хвоста мышиного не нашли. Теперь он знал, в какое безумие ввязался…

Старая Русса. Много веков назад — просто Руса. Первый город здешних земель, основанный невесть когда легендарным князем Русом. Первая русская столица. Город, в котором родился и вырос Рюрик, призванный потом за Ильмень-море княжить в Новгороде. Город, давший свое имя не только окрестным жителям, но и всему русскому народу. Город, размерами и населением превышающий саму Москву и платящий в казну в полтора раза больше налогов, чем даже столица. [31] Согласно запискам Флетчера: «Город Москва платит ежегодно пошлины 12 000 рублей, Смоленск 8000, Псков 12 000, Новгород Великий 6000, Старая Руса солью и другими произведениями 18 000, Торжок 800 рублей, Тверь 700, Ярославль 1200, Кострома 1800, Нижний Новгород 7000, Казань 11 000, Вологда 2000 рублей». Самый большой город страны, семьдесят тысяч дворов, почти полтораста тысяч только взрослого населения — как уводить? Куда? Да еще со всем добром, с вещами! Где расположить такую огромную толпу на два опасных месяца, чем кормить? И опять же — не полон это, который просто в кучу можно согнать и кидать ему, что придется. Надобно так устроить, чтобы дети малые не заболели, не потерялись, чтобы сыты были все, не замерзли, не озлобились…

После этого пришлось идти на поклон царю.

Иоанн выслушал князя с улыбкой:

— А ты, Андрей Васильевич, верно, помыслил, я тебя в наказание от сечь и походов отстранил? Нет, княже. То поручение тебе избрал, с коим никто иной не справится. Верю тебе. Дабы спасти от погибели души бесчисленные, надобно их из мест опасных увести. Знаю, непросто. Но сделай это, князь. На сие восемь тысяч рублей безотчетных тебе дарую. Трать, как надобно, по разумению своему, но крест избранный тяни. А усадьбу твою отчую и город князь Хилков спасет. Он воевода умелый, справится.

Баторий двинул польскую армию на Русь только в начале сентября. Выйдя к Улле, войска остановились, словно раздумывая, в какую сторону кинуться. Самым удобным путем отсюда был бросок на Смоленск. Но Псков тоже находился в пределах разумной досягаемости. Андрей наблюдал за всем этим через зеркало Велеса, издалека. И смог легко оценить правоту многих участников боярской Думы: несмотря на прошлогодние потери, в этот раз Баторий собрал даже больше сил, чем тогда. На глаз, тысяч шестьдесят, а может и более. Немецкие наемники и османская конница явно ценили золото намного выше собственных жизней.

Подождав отставшие отряды, османский наместник быстро и решительно двинулся строго на восток и за четыре недели вышел к Великим Лукам. Однако сюда добралась только половина войска. Часть его набросилась на крепость Усвят в Псковской земле и крепость Велиж — в Смоленской. Воеводы Шуйский с Бутурлиным оба наверняка решили, что наступление ведется именно в их сторону.

Князь же Василий Хилков в это самое время застрял возле Торопца со своим полком в восемь тысяч человек, и к Великим Лукам уже явно не поспевал.

Князь Сакульский тоже ничего не мог сделать. На руках у него не было ничего, кроме царского указа и своей уверенности. Вот с ними и с Пахомом он и мотался по деревням, пытаясь убедить смердов собрать пожитки и уехать в дальние края на нетронутые пашни. В отдельных поместьях крестьяне радостно складывали пожитки и, получив подорожную грамотку, укатывались по трактам на восток. В иных — хмурились, отнекивались и смотрели на сторону, явно полагая в уме отсидеться в непролазных чащах. От хорошего хозяина съезжать разумный пахарь не пожелает — от добра добра не ищут. Гнать же силой Андрей не имел ни права, ни возможности.

Дело сдвинулось с мертвой точки только тогда, когда он догадался царевым именем брать себе под руку старост деревень разных и уже через них передавать царский приказ и свое предупреждение. Их же он рассылал по дальним весям, куда сам доехать не смог бы при всем желании. В августе длинные обозы беженцев потянулись на юг и восток, в обезлюдевшие от недавнего мора земли.

Андрей отлично понимал, что послушалось его от силы треть жителей: кто не хотел привычные земли и хозяйство покидать, кому помещик нравился, кто надеялся, что беду мимо пронесет. Но оставшиеся хотя бы знали об опасности и были готовы прятаться. Князь не пытался бороться с неизбежным и никого не гнал насильно. Даже если спасти от бандитов получится хотя бы треть крестьян — он все равно мог считать, что старался не зря. [32] Я. Зборовский, участник нападения на Русь, отметил, что во втором походе посланные в русскую землю казаки Ф. Кмиты так и не смогли захватить никакой добычи и полона, так как «в деревнях найденных встречались люди только старые да слабые».

Если бы все остальное складывалось так же успешно…

Обложившие Великие Луки наемники Батория открыли ожесточенную стрельбу калеными ядрами по старым деревянным стенам города. Особого толку это не принесло, и уже на третий день османский пес применил кровавую, но эффективную тактику послал венгров поджигать стены маслом и факелами. Жестоко расстреливаемые из башен, султанские рабы завалили ров и, подбегая вплотную, плескали масло и смолу, тыкали в смесь факелами. Иные — подбрасывали бочонки с порохом, от взрыва которых тут и там разбрасывалась сырая земля, которой защитники обложили бревенчатые венцы для спасения от огня и которую постоянно поливали. К расчищенным от дерна и глины местам тут же кидались безумные гайдуки, погибая многими десятками, и все равно запаливая свои горючие смеси.