Николай Романецкий - Конь в малине

– Не удалось, брат, – ответил я. – Есть долги, которые должны быть отданы. И мне нет пути с тобой, пока я не отдам кое-кому кое-какой долг.

Он протянул ладонь:

– Я уважаю чужую убежденность, брат. Прощай!

– Прощай, брат! – Я пожал сухую прохладную пятерню. И вышел из забегаловки.

Передо мной снова был стол с компьютером.

На этот раз я поехал в другое ателье, на Богатырский проспект. По принципу «Пуганая ворона куста боится!» Я, правда, считаю иначе. Лучше вырыть семь могил противнику, чем одну себе…

Компьютер не сообщил ничего стоящего.

В Петербурге насчитывалась масса женщин с фамилией Нежданова. Но ни одной Инги Артемьевны среди них не оказалось. Лиц женского пола по имени Инга Артемьевна было тоже не счесть – имена-то в последние двадцать лет весьма популярны. Но среди них не было ни одной с фамилией Нежданова. Поначалу я удивился. Человек может жить и работать под чужим именем. Но имя это все равно где-то должно засветиться. Потом я вспомнил, что есть лишь одно-единственное место, где оно засветилось, – моя память. Но ей сейчас веры было меньше комариного носа. Моя любовь могла быть Ингой Артемьевной только для меня. И для своих сослуживцев в моем присутствии. А в другое время и в других местах она могла носить совсем другое имя.

Подобное, кстати, могло происходить и с Пал Ванычем Поливановым. Только что же я за птица, если передо мною разыгрывают такие спектакли? Ведь частному детективу проверить базу данных адресной службы – раз плюнуть! Но почему-то Арчи Гудвин и не подумал проверять. Да и сейчас я занялся этим делом только в силу чрезвычайных обстоятельств… А может, Арчи Гудвин и не должен был проверять; может, ему это недолжествование изначально в память заложили? А что же еще туда заложили? Ведь могли – что угодно! К примеру, отыскав убийцу и представив доказательства, Арчи должен застрелиться из личного стерлинга. Возможно такое? Вполне! Или еще что-либо подобное… Нет, парни, как ни крути, надо выходить на гипнотизера и трясти его как грушу. А для этого требуется раскрыться перед Ингой… Да-а, обложили бирюка флажками – куда ни сунься, везде охотник. Лежит себе на матрасике, кофеек из термоса попивает, а в стволе – жакан!..

Я все-таки запросил данные на Павла Ивановича Поливанова. Таковых числилось целых полтора десятка, но все они были моложе тридцати лет.

Тогда я расплатился за арендованное время и покинул ателье.

Волки не прыгают через флажки, но я-то человек, я-то могу и преодолеть свой страх.

К семи часам пачка закончилась, и пришлось открыть новую. Сигареты оказались сыроватыми, но не идти же за другими!..

Ингина «забава» стояла через шесть машин. Ближе было не припарковаться, да, собственно, и не стоило – я хорошо видел дверь Поливановского офиса. За три часа, что я тут прохлаждался, туда никто не вошел и оттуда никто не вышел. Будто и не работает контора… Зверски хотелось отлить. В конце концов я не выдержал. Переполненный мочевой пузырь порой становится пупом земли. И уже не важно, что тебя загребут менты за нарушение общественного порядка. Или узнают те, кто полагает, что ты умер. Или, бегая, упустишь ту, кого столько времени ждал. Переполненный мочевой пузырь – это вещь в себе, это для мужчины нечто вроде любимой женщины; бывают моменты, когда ни о чем больше думать не можешь.

Я и не стал. В смысле – думать. Я вытащил из сумки бороду и парик, приобретенные несколько часов назад в магазине театрального реквизита. Как мог изменил внешность. И дробной рысью рванул в ближайшую арку. В смысле – пошел, пританцовывая от нетерпения.

Слава богу, во дворе не оказалось прогуливающихся мамаш с чадами. Равно как и отдыхающих на скамеечке дамочек пенсионного возраста. Зато нашлась лесенка о четырех ступеньках, заканчивающаяся дверью в подвал. К этой двери я и пристроился.

Струя из переполненного мочевого пузыря сродни струе спермы. Ни ту, ни другую усилием воли не остановишь. Поэтому, когда сзади раздался визгливый голос: «Что вы делаете, молодой человек! Как вам не стыдно!» – я продолжил свое черное дело. И лишь испытав несказанное чувство наслаждения, застегнулся и явился на свет божий.

В двух шагах от лесенки стояла бабуля. Из тех самых дамочек пенсионного возраста, которым всегда и до всего есть дело. С такими лучше не связываться. Я буркнул: «Пардон!» – и проскользнул мимо, под арку. Мне повезло: обладательница визгливого голоса следом не побежала.

К счастью, Ингина «забава» оставалась на своем месте. Я вздохнул – еще раз повезло! – скользнул в свою машину, закурил и пропел:

– Все стало вокру-у-уг голубым и зеле-о-оным…

И тут же увидел мою любовь – она выходила из родного офиса. Оглянувшись по сторонам, села в машину. Я подождал, пока «забава» тронется, вставил ключ в замок зажигания и… замер.

Следом за Ингиной тронулась еще одна машина из стоящих впереди – зеленый «олдос» образца две тысячи девятнадцатого года. А еще секунд через двадцать от тротуара отвалил голубой «москвич». Похоже, за Ингой шел хвост, да не простой, а двойной. То есть за хвостом еще один хвост.

Я подождал чуть-чуть и покатил следом. На перекрестке они все проследовали прямо. А я свернул налево, на Малый проспект. Проехав два квартала, вновь припарковался, рядом с таксофонной будкой, в которой торчала необъятная дамочка в брючном костюме. Вылез из «забавы» и явился под дамочкины очи. То ли дамочка оказалась неболтливой, то ли не выдержала моего пристально взгляда, но через полминуты будка освободилась. Я снял трубку, набрал знакомый номер и прикрыл микрофон носовым платком.

– Слушаю!

Это был ее голос, любимый и долгожданный. Очень и очень нерадостный.

– За вами следят, – сказал я. – Зеленый «олдос». И голубой «москвичонок».

– Знаю, – ответила она. – А вы кто?

– Ангел-хранитель! – Я повесил трубку. Сел в машину. И отправился в родную меблирашку.

Утром я позвонил своему новому помощнику. Как и договорились, в девять, и опять из таксофона.

– Это Андрей Воронов, из «Ведомостей».

– Привет, Андрей Воронов из «Ведомостей»! – Голос Бакланова по-прежнему был жизнерадостным. – Я поговорил с тем парнем, который тебе нужен. Свяжись с ним в два часа. Раньше он, к сожалению, не просыпается. А если разбудишь – пошлет далеко и надолго.

– Понял, – сказал я. – Это все?

– Подожди… Встречу переносим на завтра. Сегодня не успеваю. Дела…

– Дела? В воскресенье?

– Выходные у журналистов бывают от случая к случаю. Пора бы это знать! Сегодня мне не повезло. Все, пока! – В трубке раздались губки.

До двух я, как мог, убивал время. Позавтракал все теми же жухлыми хотдогами и похожим на помои компотом, купил несколько ежедневных газет, вернулся в меблирашку и устроился в родном номере.