Роман Афанасьев - Огнерожденный

Фарах закричал, дико и страшно, выплескивая из себя страх, пытаясь очнуться от кошмара. Мир проваливался в бездну, и власть тьмы наступала, грозя уничтожить мир. Предсказание Хазирского Полдня оказалось правдивым. Ему действительно было суждено уничтожить этот мир, но не деянием своим, а смертью. И это ужасное знание заставляло Фараха кричать, выворачиваться наизнанку, умирать раньше времени – от ужаса несовершенного, но почти свершившегося. Ламеранос был прав! Прав! Прав!

Темный Жрец коснулся пальцем его губ, и крик Фараха оборвался. Губы свело судорогой, язык словно примерз к небу, мгновенно обратившись в кусок льда. Боль молнией раскинулась по телу, от онемевших губ до самого сердца, кусая замерзшую плоть. Но она не была страшна Фараху. Боль от знания, пришедшего таким ужасным путем, была много страшнее.

– Ну, хватит, – брезгливо сказал толстяк. – Пора.

Он вскинул руки к каменному потолку и тихо запел. Медленно, заунывно, словно пытался припомнить давно забытую колыбельную. Фарах не знал этого языка. Он не узнавал даже отдельных слов, но этого и не было нужно. Это было воззвание к темным силам, и это он понял сразу.

Подмастерье задергался, пытаясь избавиться от невидимых пут, в надежде хоть как-то помешать жрецу. Он уже не думал о себе, думал о мире, катящимся в пропасть, о вечной зиме, готовой лечь на поля Сальстана. Он не хотел жить. Он хотел умереть, но не так, не в качестве жертвы, а просто – умереть. Сам по себе, чтобы никто и никогда не смог отправить его к Тайгрену, властителю Тьмы и Холода…

Но все было напрасно. Колдовство темного жреца сковало его надежней, чем железные цепи. Подмастерье мог лишь приподнять голову, не больше.

Темных Жрец уже не пел – кричал. Из колыбельной, песня превратилась в рев обезумевшего быка. Голос толстяка, визгливый и противный, отражаясь от стен, больно бил в уши, пронзал все тело и заставлял молить о смерти. Фарах тоже хотел кричать, – от страха и отчаянья. Но не мог. Даже в этом было ему отказано, ему – беспомощной жертве, чья смерть грозила разрушением всему миру трех государств.

Выкрикнув длинную фразу, жрец замолчал. И стало вдруг тихо, так, что даже было слышно потрескивание светильников. Но свет… Их свет из красного сделался синим – льдисто голубым как молнии Тайгрена.

Темный Жрец свел руки, развел, и в его руке блеснул длинный нож, ждавший своего часа в рукаве. Толстяк снова склонился над Фарахом и прошептал в самое ухо жертвы:

– Ты все увидишь сам!

Потом выпрямился, захохотал, заплясал на месте, как ополоумевший шут и вскинул руку с ножом.

Фарах с ужасом следил за лезвием, влетевшим к потолку синей бабочкой. На острие блеснула голубая искра и Фарах обмер от страха. Если бы его тело не было сковано заклинанием, он бы обделался.

Нож на секунду замер в воздухе. В отблесках светильников его клинок вдруг резко потемнел, сделался темно багровым, словно уже отведал крови. Фарах судорожно вздохнул, а потом нож опустился.

Удар пришелся точно меж ребер, в самое сердце, и подмастерье вздрогнул, ощутив, как металл рвет его плоть. Он не чувствовал боли, но ужас случившегося был хуже самых страшных мучений. Сердце, пронзенное холодной сталью, задергалось, как жук на булавке. Фарах замер, завис между жизнь и смертью, балансируя на тонкой грани, проходящей через его тело… А потом начал падать в пропасть наполненную холодом и темнотой.

Жизнь уходила из плоти, исчезала без остатка, словно роса под лучами полуденного солнца. Сознание Фараха помутилось. Мир вздрогнул, поплыл куда-то в сторону, и он почувствовал, как угасает его внутренний огонек, остывает, как уголек в потухающем костре. Подмастерье знал, что пришла его последняя минута. Предсказание Ламераноса оказалось точным. Теперь он действительно умер.

В последние секунды, Фарах снова обратился к Энканасу, истово и рьяно, моля не допустить этого злодеяния. Моля спасти, – но не его, а мир, – весь теплый мир, которому грозила вечная зима. Холодная стена, о которую бились его молитвы в Хальгарте, вновь стала на пути призыва. Но под напором последней воли жертвы, дрогнула, и рухнула, как подтаявший сугроб.

На этот раз ответ пришел – быстрый и ясный. Фарах почувствовал, как в его тело хлынуло небесное тепло, жгучее, кусачее, несущее жизнь и свет. Оно растопило холодные заклинания Темного Жреца, смело их, как половодье сметает мусор с берегов реки. Его внутренний огонь вспыхнул с новой силой, и подмастерье, ощутив боль разом во всем теле, застонал. Теперь, когда темное колдовство исчезло, он чувствовал свою смерть.

– Подожди, – прошептал толстяк, и его щеки дрогнули от злой улыбки. – Это еще не все!

Он снова занес нож. На этот раз его лезвие действительно было красным от крови.

Подмастерье прикрыл глаза. Он не чувствовал биения сердца, знал что умирает. Пришел его срок и с этим смертным спорить не дано. Он приготовился погрузиться в вечную тьму, но вместо темноты пришел свет. Яркое сияние исходило из-за плеч, окутывало тело светящимся коконом, лилось дальше по телу, к ногам.

"Свет всеблагого. – Подумал подмастерье, видя, как опускается нож. – Ну, вот и все. Сейчас я узнаю что… там".

Но рука с ножом дрогнула и замерла на полпути к цели. Лезвие дрогнуло, словно удивляясь заминке. В тот же момент, свет идущий от Фараха ярко осветил лицо темного жреца и одним махом стер с его губ мерзкую ухмылку.

– Нет!– Заорал толстяк и вытянул руку вперед, словно пытался ткнуть ножом ослепительное сияние. – Нет!

Подмастерье понял, что жрец тоже видит свет. Значит, это вовсе не предсмертное видение, как ему сначала показалось. Это настоящий свет, яркий и жаркий, как полуденное солнце. Подмастерье хотел приподняться, но из горла фонтаном хлынула кровь, и он уронил голову на камень плиты. Глаза стали неудержимо закрываться. Сознание угасало.

– Вот ты где! – Пророкотал мощный бас, идущий от изголовья. – Ну, наконец-то. Иди сюда!

По телу прокатилась волна жара, от макушки до ног. Последнее, что увидел Фарах, – лицо Темного Жреца, искаженное гримасой боли. Его рука с ножом, вытянутая вперед, вспыхнула белым огнем и тут же осыпалась пеплом на окровавленную грудь подмастерья. Толстяк взмахнул пылающим обрубком, заорал от боли, но белое пламя перекинулось на грудь, потом на голову, взвилось огненным венцом над черным капюшоном. И крик жреца замер, оставив лишь дикое эхо, звенящее под каменным сводом. А его плоть мгновенно обратилась в пепел, горячим облаком осевшим на каменную плиту жертвенника.

Белое сияние окутало Фараха с ног до головы, обняло и согрело. Нежась в пламени, что изгнало из тела смертельный холод, он почувствовал, как его внутренний огонь слился с этим жарким светом. А потом его глаза закрылись, и окружающий мир погас.