Виктория Дьякова - Доктор Смерть

— Тебе удалось что-то узнать? — спросила она, когда машина тронулась.

— Кое-что, — ответил он. — Этот Бруннер проводит отвратительные опыты в Аушвице, он испытывает на детях какую-то новую вакцину. Особенно много занимается близнецами. Хочет обмануть природу и научиться создавать близнецов искусственно, при помощи пауки.

— Кроме того, стерилизовал польских монахинь рентгеновскими лучами и тестирует женщин на выносливость, подвергая их ударам электрического тока, — продолжила Маренн. — Это я только что слышала от гауляйтера. Он в полном восторге от деятельности Бруннера. Так что, похоже, секрета во всем этом никакого нет, Бруннер действует открыто, под прикрытием группенфюрера Мюллера и едва ли не с благословения самого рейхсфюрера. Более того, я слышала, что кроме Аушвица подобные опыты проводятся также и в Треблинке. Так что воспрепятствовать этому мы не сможем, как бы омер-зительно все это ни было. Гейдриховская доктрина расового разделения действует, хотя сам автор давно покоится в земле. Другое дело — препараты психического воздействия, которые Бруннер, судя по всему, применяет вовсе не к заключенным, точнее, не только к заключенным, но и к полноправным гражданам рейха под видом лечения от психических расстройств. Точнее, я полагаю, — она закурила сигарету, — что к заключенным он их даже вовсе не применяет. У него наверняка нет разрешения на подобные эксперименты, ведь он не имеет соответствующего образования. Вот строение челюсти у немца и эскимоса — другое дело, это его специальность, он может заниматься ими, сколько угодно. Но на опыты психического воздействия, на применение лекарств подобного действия у него нет санкции. А лагеря проверяют, здесь много свидетелей, есть комендант, который следит за всей документацией. Нет, скорее всего, нет. За это он может серьезно пострадать сам.

— Значит, эти препараты находятся в Берлине? И нам здесь нечего искать?

— Препараты, наверняка, находятся и здесь, и в Берлине, — задумчиво произнесла Маренн. — В тайных местах, которые нам, конечно, никто не покажет. И вряд ли удастся заполучить их на руки. Но, собственно, мы ведь и не для этого сюда приехали, — напомнила она. — Такая задача пока что нам не по силам. Мы должны в общем ознакомиться с деятельностью Бруннера и посмотреть, нельзя ли его как-то зацепить, чтобы ослабить покровительство со стороны Мюллера, тогда у бригадефюрера будет возможность приглядеться к нему поближе. Меня очень интересует его ассистентка, эта альбиноска, по словам Грабнера. Она может оказаться неустойчивым звеном. Надо приглядеться к ней повнимательнее. Кстати, теперь мы можем посетить Аушвиц, не придумывая никаких предлогов, сам гауляйтер только что пригласил меня и даже обещал дать офицера для сопровождения. Так что мы под полным его покровительством.

— Это весьма удачно, — кивнул Фелькерзам. — В крайнем случае инициативу вообще можно будет приписать ему.

— Посмотрим. Я не жду ничего хорошего от встречи с этим Бруннером. И ты, и я, и даже бригадефюрер Шелленберг можем нажить себе смертельного врага. Но и позволить ему проводить эксперименты, которыми он, судя по всему, занимается без всякой санкции, мы тоже не можем. Я не могу, — заключила Маренн. — Как врач, как человек. Мне не по силам остановить его издевательства над заключенными, так как на его стороне вся машина гестапо, но заставить его прекратить опыты над свободными людьми я постараюсь.

— Ты знаешь, я полностью на твоей стороне, — откликнулся Фелькерзам. — И бригадефюрер тоже. И дело, конечно, не только во фрау Ильзе. Будь его воля, Вальтер давно бы покончил со всей этой инквизиторской практикой Мюллера и Кальтенбруннера. Время для всего этого прошло.

— Я полностью согласна, Ральф. Более того, я даже уверена, что скоро во имя спасения Германии и немцев даже придется не только отказаться от практики Бруннера, но и еще осуществлять выплаты компенсаций всем тем, кто чудом остался жив после его экспериментов, а заодно и родственникам тех, кто не дожил до этого светлого дня. Сейчас не тридцать девятый год, и даже не сорок второй. Как бы ни храбрился Франк, но большевики действительно стоят у ворот Варшавы, в самом городе полыхает восстание, и только нежелание Сталина иметь дело с эмиграционным правительством Польши в Лондоне, которое это восстание подняло, удерживает Красную армию от штурма города. Он ждет, пока восстание захлебнется, гестапо перевешает всех его зачинщиков, и тогда вместо лондонских эмигрантов он посадит на все руководящие места в Польше своих коммунистических протеже. Некоторое время, чтобы давать балы у Франка еще есть. Но очень короткое.

— Доктор Геббельс назвал бы твои рассуждения упадническими, парализующими волю нации, — улыбнулся Ральф.

— Я бы и сама хотела, чтобы они оказались далеки от истины. Для меня иметь дело с большевиками, это еще хуже, чем даже с Мюллером. С моими убеждениями мне прямая дорога в Сибирь, я не сомневаюсь.

— Я полагаю, тебе не стоит задумываться об этом, — возразил Фелькерзам. — Как бы ни сложилась обстановка, Вальтер наверняка сделает все, чтобы ты с ними никогда не встретилась. С него достаточно наших недавних приключений под Кенигсбергом, когда мы оба едва не угодили в плен.

— В этом наши с ним желания совпадают. Да и не только в этом.

Посещение Аушвица назначили на следующий день, на двенадцать часов. Комендант лагеря был предупрежден заранее. В сопровождение Маренн и Ральфу гауляйтер выделил личного адъютанта, штурмбаннфюрера Дилля — того самого, который в приемной подавал Маренн плащ. Он оказался весьма приятным молодым человеком, разносторонне образованным и всю дорогу до Аушвица рассказывал о увлечении живописью, расхваливал французских импрессионистов, восхищался Сертом и Дали. Маренн поддерживала разговор довольно холодно. Не потому что не чувствовала к Диллю симпатии — симпатии не было, конечно, да и антипатии тоже. Просто тема слишком близка. Когда-то в Париже она знала Серта, общалась с ним в салоне его будущей жены Миси, близкой подруга Коко Шанель, прозванной «пожирательницей гениев», она знала, что он был увлечен сю, и, написав по памяти ее портрет, который висел у пес в доме в Версале, не упустил ни одной, мельчайшей детали — так хорошо он помнил ее, сердцем, всей душой.

Если Ральф фон Фелькерзам знал, кем она была на самом деле, то штурмбаннфюреру Диллю, с которым знакома всего несколько часов, даже и сомнений иметь не полагалось. А американка Ким Сэтерлэнд — откуда ей знать великого испанца Хосе-Мария Серта? Ведь это Мари Бонапарт знала его, а Ким Сэтерлэнд спокойно проживала в это время у себя в Чикаго.

— Кажется, мы подъезжаем, — произнес Ральф, нарушив молчание, которое хранил до сих пор.