Владимир Аренев - Магус

— А мехи на что? Наберем туда водички этой из озера да и поедем. Сам ведь говорил мне, пить ее нужно раз в неделю. Надолго хватит — успею и тебе помочь, и обратно вернуться. Это если вообще надумаю возвращаться.

И он рассказал, что видел в окне-бойнице.

— Опять же, — добавил, — ты меня из беды выручил, а долг, как водится, отплатою красен. Не переживай, обузой для тебя не стану… И вот что. Убраться б нам отсюда поскорей, пока здешние медведи с сурками в себя не пришли да что к чему не смекнули. Согласен?

Куда ж было Андрию деваться?

…А перекинуться обратно в человека, вопреки всем опасениям, удалось легко, Ярчук даже немного растерялся.

Перехватил завистливо-тоскливый взгляд Степана, развел руками да пошел к бережку, набрать проклят-озерской воды в пустой мех.

…И уж когда открылось, что управитель, ясновельможный Иван Богданыч, мертв, застрелен из рушницы в собственном кабинете, началась паника.

Потому что полвека — это, пановэ, полвека, привыкли, понимаешь, к твердой руке. Оно ведь и уютней, когда за тебя решения принимают. А тут — такое…

Да еще та резня у восточных ворот, которую учинила диковинная компания.

— Это ж он, наверняка! — разорялся один из стражников-медведей. — Тот, черный!

Его никто не слушал.

Всех занимало другое: кто будет следующим управителем. Несколько помощников ясновельможного (а тот нарочно подбирал таких, чтоб испытывали друг к другу неприязнь и не могли сговориться промеж себя) спешно собирали приверженцев. Псы-батраки бросали работу, срывали намордники, объединялись с псами-охранниками и спешили напасть на панов. Здесь, в Волкограде, положение, которым двоедушец обладал в Яви, не сохранялось — и требовалось получить новое. Но и здесь все равно существовали паны, мещане и селюки — и паны, как водится, вовсю пользовались привилегиями, а селюки порой едва зарабатывали на пропитание.

Несколько деревень, лежавших в пределах Кольца, но за стенами Волкограда, так-сяк снабжали горожан съестным, которого те не могли достать иным путем (в основном — странствуя в Явь и обратно). Сейчас, заслышав, что прежнего управителя, славившегося крутым норовом, подстрелили, селюки решились восстать. Многие из них в прошлой, проявленной жизни, были шляхетными панами, которых, равно как и жидов, мстительный Прохорук без разбору, добрые ли, злые, — отправлял исключительно в селюки. Или вообще гнал за пределы Кольца, что было равносильно смертной казни.

Но и многие из горожан жили отнюдь не так, как им бы хотелось, даже не так, как жили в Яви. Поэтому смута, накрывшая город нитями липкой серой паутины, безраздельно воцарилась в умах ущербных двоедушцев.

И никто не заметил, как через городские ворота, уже не охраняемые, проскользнула четвероногая тень. Многие видели ее потом в разных местах, и в Волкограде, и за его пределами. Одни говорили, что была она похожа на лисицу, другие — что на мышь, размером, впрочем, с упитанного теленка; что видели третьи, так никому и не дано было узнать.

Неожиданно небеса разразились целыми полчищами червей-летавиц, жабы на курганах едва успевали уничтожать их.

Момента, когда упала первая, опять же не заметили. Просто вдруг кто-то обнаружил, что черви уже оказались над городом, что Кольца, собственно, не существует, а со всех сторон собираются грозовые тучи.

Как раз тогда-то запылала купеческая слобода — во-первых, потому что к купцам и ростовщикам никогда особой симпатии не питали, во-вторых, далеко не всем была по душе введенная ясновельможным Мясница. Тем более что пару раз купцы по случайности приводили на заклание чьих-то родственников или просто хороших знакомых.

Словом, запылала купеческая слобода — а там перекинулось и на остальной город. К тому же из туч, сгустившихся над Волкоградом, начали неустанно бить молнии (кое-кто поговаривал, что заметил и странную квадратную тень в небесах). А вот дождя все не было.

Возможно, если б горожане, объединившись, попытались погасить пожар, им бы это удалось. Но их сейчас волновало другое — спасение того, что осталось от их двойных душ. Ибо небесные черви-летавицы прорвали Жабье Кольцо и вовсю охотились на волкоградцев. Поймав и окончательно умертвив двоедушца, черви подхватывали его душу и заглатывали, но не для того, чтобы пожрать, а с тем, чтобы перенести по воздуху и затем отрыгнуть в нужном месте, передавая оную душу во власть своей хозяйки.

Небеса, казалось, бесовски хохотали, потешаясь над несчастными. Мало кому удалось спастись — в основном тем, кто сообразил и сумел выскочить в Явь. Остальные же гибли в огне, под горящими развалинами, под ударами червей, от клыков и когтей собственных собратьев по несчастью…

Смерть собирала свой урожай.

А ее тезка в это время наблюдал за происходившим с одного из курганов, где лежала поверженная, разбитая на осколки каменная жаба. Вскоре ему предстояло отправиться дальше, в погоню за странной компанией, которую он преследовал, — но пока у него был час передышки — и молнии, и громыханье небесное, и вой звериный, и пламень.

И боль. Всегда, всегда — боль!..

— Значит, именно «попросили»? — уточнил Андрий, внимательно разглядывая самоходные чоботы.

Была глубокая ночь; они наконец остановились передохнуть — раз уж погоня до сей поры не настигла, так теперь и подавно… Тем более что за Жабье Кольцо выехали, а за него не всякий волкоградец сунется.

Словом — привал. Степан отправился за дичью, Андрий тем временем хворосту подсобрал да решил учинить смотр вещам: все ли на месте, все ли в порядке? Первая забота — о сундучке, да с ним-то что приключится? Вон стоит, со спины снятый, боками, на которых кровяные брызги запеклись, сыто поблескивает. Надо б, кстати, отмыть, но это завтра с утра, сегодня сил нет…

Потом как-то сами собою вспомнились чоботы. Всю дорогу они вели себя смирнехонько: топотали чуть позади Орлика, отставать не отставали, но и вперед не вырывались. Мыколка, правда, нет-нет да и оглядывался проверить, как они там. А Андрия спроси — лучше б, чтоб они отстали или потерялись. И так забот по шиворот, а тут еще чоботы эти…

И как с ними хлопец «переговаривается»?

Сам не понимаю, разводил руками тот. Они, дядьку Андрию, в кустах хоронилися, когда вы с дядькою Степаном в город звериный ушли. Долго хоронилися — видать, боялись чего-то. Ну, а я заприметил их и позвал. Словами, а как же еще. Они возьми и выйди. А потом попросились с нами. Не, не словами — чем же им слова говорить? Просто… попросились и все.