Елена Хаецкая - Нелегал

— Только не говори, что ты… тоже создание Морана.

— Нет, я всегда здесь была. Я ведь уже сказала тебе, что живу между обоями. А разве ты — создание Морана?

— С чего ты взяла? — буркнул он.

— Ты сказал — «тоже». Что я — «тоже» его создание… — Юдифь рассматривала Авденаго с новым интересом. — Моран сообщил о твоем прибытии, но вовсе не предупреждал, что ты будешь таким.

— Каким?

— На такой вопрос существует тысяча ответов. Человек никогда не исчерпывается одним словом, это закон. — Юдифь пожала плечами. — Например, я не ожидала, что ты окажешься молодым. — Авденаго был уверен, что она нарочно не прибавила «и симпатичным». — Прежде я почему-то считала, что все его творения — старые и неприятные.

— Почему? — оскорбился поневоле Авденаго.

— Потому что Моран Джурич до одури любит русских классиков, — растолковала Юдифь. — А у русских классиков все персонажи — какие-то неприятные старики, которых полагается жалеть. Вот еще, делать мне нечего — жалеть их. Я на таких, знаешь, насмотрелась! Меня хоть вешай, жалеть их не стану.

Она вздернула нос, всем своим видом выражая упрямство и возмущение.

— Нет, — сказал Авденаго, — на самом деле Моран любит Достоевского, а у Достоевского почти все персонажи молодые. И про Раскольникова прямо написано, что он был «замечательно хорош собой». Ну и Соня, я думаю, тоже ничего была, а Дунечка — просто красавица.

— Ты любишь Достоевского? — удивилась Юдифь.

— Не я, а Моран, — поморщился Авденаго. — Он меня экзаменует. Заставляет чуть ли не наизусть учить.

— Ясно, — сказала Юдифь. Авденаго хотелось бы думать, что сочувственно.

Он решил уточнить кое-какие обстоятельства и спросил:

— А про что с тобой разговаривает Моран по телефону?

— Так, — ответила она уклончиво. И видя, что лицо Авденаго омрачилось, прибавила: — Например, уведомил о том, что ты здесь появишься, и просил позаботиться.

— И как ты будешь обо мне заботиться?

— Еще не знаю… Могу показать мою коллекцию старых открыток. Знаешь, забытых. Их писали на новый год, но они завалились между стеной и почтовым ящиком и пролежали больше сорока лет. Пока ящик не сняли, чтобы заменить. И между обоями — тоже есть парочка любопытных.

— Да я уж понял, что все самое интересное происходит между обоями, — сказал Авденаго.

Юдифь бросила на него быстрый взгляд:

— А все самое замечательное в мировой литературе и в любовных письмах было написано между строк.

Вместе с Юдифью Авденаго исследовал новый для него мир — других занятий у него все равно не имелось. Он читал газеты, сообщавшие о взятии Кенигсберга, о смерти Сталина, о полете Юрия Гагарина, о визитах Индиры Ганди в Советский Союз. Его поражало: как скучно и суконно были написаны эти статьи. Неужели Моран прав, и люди настолько изменились! То, о чем впоследствии создавали романы, газетчики втискивали в строки нудного официоза.

Когда Авденаго поделился этим соображением с Юдифью, девушка сказала:

— Зато и была создана великая русская литература. Чем меньше беллетристики в газетах, тем больше ее в книжках…

И прибавила:

— Собственно, книги — это все то, что люди вычитывали между строк, когда читали газеты. Вот видишь, как важно умение видеть то, чего на самом деле будто и нет.

— Эдак до чего угодно можно договориться, — возразил Авденаго. — Увидишь то, чего нет, и таких дров наломаешь!

— Нет, надо же правильно видеть, а не с бухты-барахты, — поморщилась Юдифь. — Всему тебя обучать надо, Авденаго, ты просто младенец какой-то.

— Младенцев ничему обучать не надо, — огрызнулся Авденаго. — Они жрут и гадят без всякого обучения.

— Ну, потом-то все-таки их чему-то обучают, — слабо возразила Юдифь. — Грамоте, к примеру. Я же не утверждаю, что маленького ребенка надлежит сразу же приучать к чтению между строк. Это — высшее искусство. Тут и взрослый человек запросто запутается.

— Уговорила, — вздохнул Авденаго.

Он не мог решить, нравится ли ему Юдифь. Иногда она его жутко раздражала. Так и хотелось взять ее тоненькую чумазенькую шею и сдавить двумя пальцами. Чтоб, значит, затрепыхалась. А иногда Юдифь его забавляла. Очевидно, эта мысль относилась к числу примитивных, потому что Юдифь без труда ее прочитала. Она обхватила Авденаго за талию и прижалась головой к его плечу.

— Когда тебе захочется меня придушить, — прошептала она, — сосчитай до пяти и вспомни пять хороших вещей, которые были со мной связаны.

— Всего пять?

Он вдохнул запах немытых серых волос, погладил ее спину, ощутил ладонью колючие лопатки.

— У нас в квартире все равно обычно нет воды, — сказала Юдифь, предупреждая его следующую мысль. — Я как-то раз повернула на кухне вентиль, а из крана выбежали пауки. Очень маленькие красные паучата. Их если ловить, то всегда давишь, такие они нежные.

— Угу, — сказал Авденаго. — А ты к нам заходи, я тебя умою.

— От воды я разбухну, — возразила Юдифь. — Я перестану быть бумажной и не смогу больше жить между обоями.

— Тебе это так важно? Жить между обоями?

Юдифь пожала плечами.

— Ну, — сказала она, — не могу утверждать, чтобы это было принципиально важно. Принципиально важных вещей в жизни вообще не так-то много, и что хуже всего — никогда этого не знаешь наверняка. Что-то кажется важным, а на деле ерунда, а другое — напротив.

— В таком случае, что мешает тебе попробовать? — осведомился Авденаго.

— Просто я никогда не знала никакой другой жизни, — объяснила Юдифь. — Я всегда существовала только между обоями и стеной. Страх перемен присущ всем живым существам в силу инстинкта самосохранения. Этот инстинкт есть даже у неодушевленных предметов. И все потому, что перемены могут оказаться губительными.

Авденаго подумал о такой кошмарной для Юдифи вещи, которая называется «евроремонт», — о полном отрицании обоев. Кажется, девушка даже не догадывается о том, что подобное возможно.

Вот и хорошо. Пусть и дальше не догадывается. У нее, читающей обрывки старых газет, и без того хватает кошмаров.

— Все-таки иногда перемены бывают к лучшему, — заявил Авденаго.

Но Юдифь на эту удочку не попалась. Она сверкнула серыми глазами и подбоченилась.

— Назови хотя бы одну перемену в своей жизни, которая была бы к лучшему! — потребовала девушка.

Авденаго задумался. Разговор вдруг взял и сделался серьезным.

— Возможно, — медленно проговорил молодой человек, сам не веря собственным словам, — начало жизни у Морана… Эта перемена пошла мне на пользу.

— Почему?

— Потому что раньше я слишком хорошо знал свое будущее. А теперь не знаю.

— И это хорошо?

— Да.

— Глупости! — возразила Юдифь.

Авденаго надулся.

— Если бы ты имела хотя бы малейшее понятие о том, какое мне предстояло будущее, ты бы так не говорила.