Татьяна Зубачева - Аналогичный мир

— Отдать… заложимся.

— Мы и так у него на крючке. А это… если он не будет знать, он же бояться будет. А на страх его возьмут, кем он откупаться станет?

— Скажем, что сожгли.

— Пусть сам, — Эркин оборвал нитку и попробовал ремень на разрыв. — Это его, пусть сам и решает.

— Тогда прячь. Чтоб только ты достал.

— В сапог зашью. У меня голенища двойные.

— А, понял. У меня для ножа так прошито.

— Ну вот. Прикрой.

— Ага.

Андрей сдвинулся так, чтобы костёр не слепил глаза и была видна улица, и сидел с рубашкой на коленях, пока Эркин подпарывал голенище, закладывал туда бумаги и зашивал разрез.

Эркин закончил шитьё, обулся и убрал всё.

— Давай кофе ещё?

— Ягоды залей.

— Вспомнил! Настаивается уже. Утром попьём.

— Ну, тогда кофе.

— Давай.

Андрей разлил кофе по кружкам. Эркин достал джем. Они спокойно пили кофе и ели лепёшки с джемом. Посёлок затихал, под многими навесами уже легли спать. Из-за реки еле слышно доносилась Лоза. И говорить ни о чём не хочется, так мирно и спокойно вокруг. После тяжёлой работы ничего нет лучше вот такого спокойствия.

Из темноты бесшумно возник и подсел к их костру высокий негр в кожаной куртке. И опять тишина. Никто не начинал разговора первым.

Эркин допил свою кружку и поднял на негра глаза.

— Ну? — очень спокойно спросил Эркин.

Негр улыбнулся.

— Спасибо за свободу.

— Только проснулся? — усмехнулся Эркин. — Свободу ещё зимой объявили.

— Я дал клятву. Она до смерти. Ты же знаешь это.

— Знаю, — кивнул Эркин. — Сам дал?

Негр опустил глаза.

— Клятва есть клятва. А как давал… Всё равно уж теперь.

— За этим и припёрся? — усмехнулся Андрей.

Негр тяжело перевёл на него взгляд.

— А ты всем хамишь, или только… цветным? Заткнись, белёныш, сломаю.

— Полегче, парень, — голос Эркина стал жёстким.

— Есть из одного котла и спать под одним одеялом… кожу не поменяешь.

— А зачем? — насмешливо улыбнулся Эркин, взглядом останавливая наливающегося кровью Андрея. — Врага от друга по коже не отличишь.

Негр пожал плечами.

— Твоё дело. Но белого нельзя подпускать близко. К самому главному своему не подпускай. А то… или отберут, или изгадят, — и резко встал, оглядел их свысока. — Живи, парень. Но помни. Белый всегда только использует тебя. А потом выкинет. Так было, так будет. Кого прикармливают жратвой, кого дружбой, а кого… заботой. Но всё равно, это прикормка. Съел раз и всё. И дал клятву, и пути себе отрезал. Но… живи.

И так же бесшумно мгновенно исчез. Эркин посмотрел на Андрея и отвёл глаза. Андрей сидел чуть не плача, весь красный, с прыгающими дрожащими губами.

— Это… это я прикармливаю тебя? Эркин?!

— Да плюнь и разотри, — спокойно ответил Эркин, — всех не переслушаешь. А этот… видно, бит крепко, вот и кидается на всех.

Андрей сидел в прежней позе, только зажмурился, чтобы не заплакать.

— И про Фредди это… несправедливо. Он честно к нам… — с трудом выговорил он.

Эркин невесело усмехнулся, собрал посуду.

— Давай ложись. Я помою всё и к стаду схожу.

— Испортил вечер, поганец, сволочь этакая, — наконец справился с собой Андрей. — Такой вечер был.

Эркин молча кивнул и ушёл.

Когда он принёс посуду и воду на утро, Андрей уже спал. Или просто лежал, завернувшись по своему обыкновению с головой. И когда, вернувшись от стада, Эркин лёг, Андрей только тихо вздохнул, как всхлипнул.

Фредди вышел из банка и оглядел пустынную улицу. Слишком рано. Тем лучше. Он вернётся, как и обещал, к ленчу. Ну, в крайнем случае, сразу после. Будем надеяться, что с парнями там ничего не случилось. Итак, с этим покончено. Фредерик Трейси больше не вкладчик. Он закрыл оба счёта, обратил всё, что у него есть, в наличные. Конечно, мало. И двухсот тысяч не набралось. Но денег Джонни он не тронет. До этого он не опустится.

Фредди неспешно пересёк улицу и зашёл в кафе. Как и в банке, он был первым и единственным посетителем. Плотно, но без излишеств, позавтракал, не замечая вкуса. Да, всё правильно. Тогда Джонни настоял и сам оформил все их счета так, что он и Джонни на равных владеют ими. И всё-таки он всегда помнил, где его счета, а где Джонни. И сейф с их неприкосновенным запасом, и… нет. Это его дело. И Джонни он прикроет. Любой ценой.

В гостинице он расплатился и забрал Майора, не поднимаясь в номер. Всё равно там ничего нет, кроме переполненной окурками пепельницы. И пустой бутылки. Он пил виски, курил и очень хотел опьянеть. Чтоб заснуть без снов, чтоб не увидеть опять Уорринг. Свою последнюю, да, тогда он считал, что последнюю, встречу с Крысой.

Фредди двигался, говорил, улыбался, седлал коня, делал всё правильно, как положено, но был там, в Уорринге…

…Лязг, скрежет металла о металл.

— Морли! На выход!

Закинув руки за спину, он шагнул в коридор, и решётчатая дверь камеры задвинулась за ним.

— Пошёл.

Куда на этот раз? На работы? В карцер? В надзирательскую на избиение? Или в каптёрку за передачей? В Уорринге никогда не знаешь, зачем тебя выдернули из камеры. В канцелярию? Добавили срок? Когда наберётся на пожизненный, лишат расы, шлёпнут на руку номер, переведут в лагерь и всё. Тебя больше нет. Про лагерь рассказывают страшное. Лагерник не человек, хуже цветного. Человек без расы не человек.

— Направо… Стой, лицом к стене… пошёл… стой… пошёл…

Трижды он проходил решётчатые двери, трижды менялись тюремщики.

— Стой, лицом к стене…

Лязгает замок, звук открывающейся двери.

— Повернись.

Дверь, толстая, как у сейфа, глухая дверь открыта в темноту. Он невольно замедляет шаг, получает сильный удар в поясницу по больному месту и, охнув от боли, шагает вперёд, в темноту. Дверь захлопывается, и он в темноте, в узком, сдавливающем его со всех сторон… шкафу? За спиной лязгают замки. Плечами, грудью, спиной он чувствует холодные жёсткие стены. О таком он ещё не слышал. Что это? Пытка? Наказание? Вопрос: за что? — бессмыслен. За что — это в Уорринг, а в Уорринге уже за всё или ни за что. Без разницы. Темнота, давящие стены, остановившееся время… он начинает кашлять, задыхаться… значит, всё-таки пытка… надо выдержать… не упасть. Но здесь и падать некуда. Сознание гаснет, он уплывает куда-то, странный сладковатый запах, першит в горле, слезятся глаза… Газовая камера? Конец…? И тут стена перед ним начинает поддаваться. Да это же дверь! И, задыхаясь, ничего не видя от режущих глаза слёз, он буквально падает куда-то вперёд. И с трудом удерживается на ногах.

— Ну, наконец-то, — врывается в уши ласковый голос Крысы. — Вот мы и дождались. Чем ты был так занят, малыш, что заставил нас ждать? Мы даже начали волноваться. За тебя, разумеется.

Он жмурится, сдерживая набегающие слёзы. Руки должны быть за спиной, попытка вытереть лицо или прикрыться может обойтись очень дорого. И звучит мучительно знакомый голос, от которого перехватывает дыхание, как от удара в живот.