Сурен Цормудян - Второго шанса не будет

— Опа, чурбан! — хмыкнул один из бритоголовых крепышей и с размаху ударил спящего ногой по голове. Тот свалился со скамейки и закричал. Молодые люди принялись методично его избивать.

— Вы что делаете?! — закричал Николай. Однако на него снова не обратили никакого внимания. — Оставьте его! В том вагоне бандиты на девушку напали! Идите их бейте!

Никакой реакции. Пассажиры и здесь отвернулись от происходящего и делали вид, что ничего не происходит.

— Люди! Да что ж вы сидите?! Они его убьют сейчас!

Никакой реакции…

Николай метался по вагону и стал кричать на каждого пассажира персонально. Но они прятали глаза, отворачивались и молчали.

В следующем вагоне шел совершенно пьяный человек в военной форме и что-то бормотал нелицеприятное в адрес сидящих людей. Те лишь отворачивались и бросали на него презрительные взгляды, когда он отдалялся от них. В другом вагоне катил в инвалидной коляске молодой мужчина. Обе ноги у него отсутствовали. Часть лица со следами ожогов. На старой камуфлированной куртке орден мужества. В правой руке без указательного пальца он сжимал обрезанную пластиковую бутылку, на дне которой было немного монет.

— Я воевал, я был в плену, от меня отвернулось государство, меня бросила невеста, — бормотал он.

Люди морщились, глядя на него. Кто-то, однако, кидал ему в бутылку пригоршню монет, но только для того, чтобы он быстрее удалился от них. И вдруг его обступили с двух сторон. С одной стороны смуглые со странной речью, с другой стороны светлые с бритыми головами.

— Ти ваевал наша земльиа! Ты жег наши села, свинья! — рычали на него смуглые.

— Ты хреново воевал, каличный. Ты так хреново воевал, что эти черти еще больше расплодились! За что тебе милостыню подавать, чмо? — наседали на него с другой стороны бритоголовые.

И те и другие даже не смотрели друг на друга. Но с дикой злобой шипели на беззащитного инвалида, который смотрел в пустоту перед собой, стиснув зубы, и молчал. Только монеты слегка звенели в его бутылке, от дрожания руки и вздрагивания мчащегося состава.

— Идите между собой отношения выясняйте! — крикнул на них Васнецов. — Чего вы к нему пристали?!

Этот крик тоже ушел в никуда, не вызвав никакой реакции. Из соседнего вагона показался милиционер. Он взглянул на эти де группы воинственных людей и быстро ретировался, пока на него не обратили внимания.

Николая охватило отчаянье, и он бросился проч. Васнецов, наконец, достиг головного вагона. Он стоял в проходе совершенно растерянный, не зная, что делать и не понимая, что вокруг происходит. Состав стал быстро замедлять темп и вынырнул в яркий свет. Это была станция. Васнецов смотрел в окно на перрон и ощущал это жутковатое чувство дэ-жавю. Человек с книгой в мягкой темно-синей обложке. Женщина с коляской. Странно одетый парень в наушниках, дергающий головой. Два милиционера, медленно прохаживающих по перрону. Старушка с корзиной, в которой была кипа свежих газет. Он это уже видел. Он хорошо вспомнил. И что было сном? То видение, или сейчас он спит? Поезд тронулся с места, в очередной раз, хлопнув дверьми, о чем предупредил неживой женский голос в динамиках. Васнецов почувствовал тошноту и страх. Он почувствовал страшное прозрение. Сейчас это случится!

— Стойте! Кто-нибудь! Как остановить поезд?! — закричал Николай во все горло. — Да послушаете же меня! Надо остановить поезд! Надо срочно на поверхность!

И снова его будто не существовало. Никто на него даже не посмотрел. Только кто-то ухмыльнулся и мотнул головой.

— Сейчас в метро будет ядерный взрыв! Люди! Мать вашу! Почему вы меня не слышите?! Сволочи! Сволочи вы все! Мрази!!!

Он остервенело кричал на пассажиров, в надежде вызвать хоть какую-то реакцию, но и эта его попытка оказалась тщетной, усилив только отчаянье в нем самом.

— Лю-юди-и-и!!!

— Ну, что Коля, когда мир был хуже, до или после? — услышал он монотонный женский голос, который еще недавно вещал из динамиков о дверях, станциях и случаях терроризма, а теперь этот голос было слышно совсем рядом. За спиной. Васнецов резко обернулся. Оказывается, за его спиной стояла Рана. Молодая, но морщинистая, без двух пальцев на перемотанной грязной тряпкой руке. С какими-то бесцветными волосами, заплетенными в косу. В оспинах вместо веснушек и с большими черными глазами, полными боли и какой-то упрямой силы.

— Рана?! Это ты?! — с изумлением и испугом спросил Николай.

— Да. Это я. — Девушка кивнула. Она снова не шевелила губами, а голос ее звучал, словно в его голове.

— Что со мной? Что происходит?

— А ты как думаешь?

И после этих слов, превратившихся в зловещее эхо, свет погас, и воцарилась кромешная тьма.

— Рана! Что происходит?! Рана, где ты?!

— Я тут, Коля. Не бойся.

Электровоз проезжал очередную станцию. Оттуда бил свет в черный вагон. Теперь стало видно, что на обуглившихся скамейках вагона сидят скелеты.

— А они почти не изменились. — С каким-то едва уловимым сарказмом сказала Рана. — Такие же равнодушные и безучастные. Только немного мертвее, чем раньше. Но были ли они живее?

На перроне царило что-то ужасное, но уже виденное Николаем. Огромная толпа лилась потоками с эскалаторов и уже наводнила всю станцию. Люди не удерживались на краю перрона и падали прямо на мчащийся поезд с мертвецами. Кого-то утягивало под колеса, и вагон чуть вздрагивал, перепиливая тело человека. Кто-то ударялся о корпус состава и, его отбрасывало назад в толпу, с переломанными костями.

Поезд проехал станцию на полном ходу. Не останавливаясь.

— Рана, ну скажи мне, что происходит? — умоляющим тоном произнес Николай. — Я сплю?

— А может наоборот, Коля? Может, ты раньше спал, но сейчас проснулся и прозрел?

— Я не понимаю ничего. Я запутался. — Вздохнул он.

— И ты не знаешь, для чего вам спасать землю? Верно?

— Так это все, правда? И ХАРП, и Надеждинск, и ядерная война, и угроза остаткам цивилизации? Все правда? Я подумал, что мне все это приснилось.

— А я? Я, правда? — девушка улыбнулась, и это было видно в отсветах, пляшущих в тоннеле метро языков пламени.

— Я вижу тебя. Я слышу тебя. Я говорю с тобой. Но не знаю. Я не понимаю, Рана.

Она, улыбаясь, протянула к нему ладонь. Он отпрянул, увидев окровавленную повязку.

— Прости, — шепнула она и в этот раз, наконец, шевелила тонкими обесцвеченными губами. Рана убрала изувеченную руку и легонько провела по его щеке пальцами здоровой ладони.

Он не ощутил ее касания, но почувствовал какую-то легкость и покорность.

— А ты совсем не знаешь женской ласки. Да? Девичьей не знаешь. И материнскую едва ли помнишь. — Тихо говорила она. — Но я страшная. Я некрасивая. И я… мертвая…

— Прости. Ты такая хорошая. Добрая. А я убил тебя.