Kagami - Карабас и Ко.Т

А спустя еще полчаса мы оба, начисто забыв о волшебном зеркале и поручении учителя, решали сакраментальный вопрос, почему мог порыжеть клок шерсти. А он именно порыжел. Просто сменил окрас с белого на тускло-рыжий. Совсем, как мои волосы. Я зачем-то высказал это сравнение вслух. Сириус сначала обиженно напыжился, но вдруг хихикнул.

— Еще скажи, что это ко мне клок твоих волос прирос! Мау-у-у?

— С чего бы это? — не понял я. — Мои, вроде, все при мне, убегать ко всяким сомнительным личностям кошачьей национальности не собираются.

— А ты-у хорошо проверял? — почему-то развеселился котяра.

— А чего проверять-то? Я, когда встал, причесывался.

— И перед зеркалом повертелся-у? — не унимался клетчатый паршивец.

— Больно надо! — я постарался скрыть бросившуюся в лицо краску. Ну да, каюсь, есть за мной такой грешок. Причем, зачем пялюсь каждый раз на свою невнятную физиономию, сам не знаю. Ничего же нового не увижу. А хочется… Так хочется иногда взглянуть в проклятое стекло и увидеть не веснушчатое сутулое недоразумение, а статного красавца с гордым аристократическим профилем, орлиным взором и обаятельной улыбкой. Эх…

Мысли почему-то вернулись к Киниаде, и мне совсем поплохело. Так поплохело, что и мечтать о ней расхотелось. Такая девушка!.. А тут я…

— Значит, сегодня не шибко на себя-у любовался? Мур-р-уа? — вернул меня к действительности повторенный провокационный вопрос.

— Ой, да отвянь, а? — поморщился я. — Было бы на что любоваться!

— А зря-у, батенька, зря-у! — совсем уж непонятно чему возрадовался кот. — Как раз сегодня-то, пожалуй, и стоило бы! Глядишь, и заметил бы, что у тебя-у на затылке проплешинка появилась. Умр-р-р?

— Что?! — взревел я и схватился рукой за макушку. Шевелюра, хоть и невесть какая, была на месте. Я провел рукой вниз, к шее, и почти сразу нащупал пятачок гладкой кожи.

Когда я спускался к себе, отчаянно топоча на лестнице и мечтая разбудить учителя, было уже два часа ночи. Видно, все же меня апгрейдом нехило приложило, раз я так быстро отрубаться начал даже после того, как целые сутки продрых. А может, это все еще действовали странные воскурения Аля. Последние четыре часа прошли в бесплодных попытках понять, почему мои волосы решили перебраться к сволочному коту, и не менее бесплодном созерцании быстро сменяющих друг друга картинок в зеркале. Что стало причиной партизанских рокировок волосяного покрова, мы с котом объяснить так и не смогли. Вопрос был животрепещущим для обоих, поэтому я таки надеялся разбудить Аля. Ну, типа случайно вышло, извините учитель, а может, вы нам объясните… Не прошел номер. Звездочет решительно не собирался просыпаться среди ночи. Что до зеркала, то каждый раз, когда я просил показать следующий по списку мир, оно начинало быстро менять изображения разных людей и мест, не останавливаясь ни на одном. Только в самом конце, когда я риторически вопросил пространство, почему получилось только с Эмиром, коварное стекло мигнуло пестрой картинкой какого-то города, по улицам которого шествовала Киниада в сопровождении — будь они неладны! — сомнительной команды героев. После чего ярко вспыхнуло радугой в последний раз и показывать что-либо еще категорически отказалось. Видимо, мы ему наскучили. Мне даже показалось, что где-то в глубине потрескавшейся амальгамы мелькнули неясные очертания зевающего рта.

Пока глаза еще были способны оставаться открытыми, я все же совершил набег на кухню, порадовал свой многострадальный желудок стаканом молока и бутербродом с сыром, после чего с трудом дополз до кровати. Последняя ускользающая мысль была о том, что хорошо бы увидеть во сне Киниаду или, в крайнем случае, Леринею. Заснул я, кажется, еще до того, как лег.

И сразу оказался в каком-то странном месте.

Бескрайнее море пыли неспешно катило белые волны барханов. Белыми костями из-под постоянно гонимого несуществующими ветрами праха торчали остовы неведомого храма. Изувеченные колонны давно потеряли изначальную стройность: местами надколотые, местами с наростами, словно от страшной болезни. Не осталось и следа от былого величия, но оно чувствовалось в самом этом месте. Устоявшие перекладины, балки и карнизы были изъедены временем и мертвыми песками. Кусок лепной капители отвалился из-под еще уцелевшего антаблемента и бесшумно утонул в сером мороке, подняв тучу невесомой пыли. Серая масса медленно оседала, открывая подиум древнего строения с широкой лестницей, уходящей в песок. Огрызки колонн торчали острыми зубами, а сохранившаяся задняя стенка создавала иллюзию распахнутой пасти. В центре площадки взвились несколько мутных вихрей, принимая форму трех призрачных фигур. Через несколько мгновений на платформе стояли три старухи-нищенки: испещренные морщинами лица, белесые косы, спутанными патлами торчащие в разные стороны, высохшие искривленные тела, застывшие в покорной позе преклонения.

— А ведь когда-то эта свернутая реальность была обычной пустыней, да и храм был образчиком великолепия древней архитектуры, — прозвучал бархатный голос, и старухи еще ниже склонили головы. — Ха! Вот еще, заточить-то заточили, но силы мои при мне! Думали, сумели закрыть меня в этой дыре. Следовало сообразить, что не только выпускать, но и впускать сюда никого не стоит. Правильно, милые? Моя темница — моя крепость, и не следует завидовать незваным гостям. Но как же хочется размяться, развернуться и устроить всем погром. Особенно теперь… Сколько я уже здесь заточена?.. И сколько еще осталось?..

Источник голоса постепенно начал проявляться. Сначала над нищенками появился улыбающийся рот, затем сверкнули глазищи с вертикальным зрачком, и только потом начала обретать форму вся фигура Властительницы этого странного мира. Мелькнувшую наготу матово-серого, но такого манящего тела укутало покрывало волос, живших своей жизнью. Темными щупальцами они вились, изворачивались, струились, покрывая почти всю площадку, словно клубок змей.

Она была прекрасна!

— Ну, что застыли безмолвными статуями? А? А?! — девушка рассыпалась потоком пыли и материализовалась за спинами безмолвных старух. — Боитесь? И правильно, бойтесь!

Я знал, что эти злые слова адресованы не мне. Я совсем не боялся. Мне хотелось пожалеть эту одинокую мятущуюся душу.

Расхохотавшись, Властительница тут же возникла на верхушке одной из торчащих колонн, беспорядочно возвыщающихся вокруг. Волосы темными крыльями распростерлись над храмом. В глазах плясали искорки безумия, что в последние тысячелетия заточения проявлялось все отчетливей. Исчезая и появляясь в разных местах, красавица все хохотала и хохотала. Наконец, остановившись на гребне единственной уцелевшей стены с искусной лепниной и барельефами, Владычица оборвала истерику.