Джин Вулф - Коготь миротворца

Я кивнул и, перегнувшись через спины, сумел ухватить пару черствых булок.

– А часто дают еду?

– Два раза в день. Вчера вас привели как раз после второй раздачи. Все стараются брать понемногу, но все равно не хватает.

– Это сдобный хлеб. – Кончики моих пальцев стали липкими от сахарной пудры, булочки пахли лимоном, куркумой и мускатным «цветом».

Старуха кивнула.

– Да, как всегда, хотя он каждый день разный. В этом серебряном кофейнике кофе, а чашки – на нижней полке тележки. Большинство местных не любят его и не пьют. Думаю, мало кто знает, что это такое.

Хлеб кончился. Все, кроме меня и Никарет, вернулись в низкий зал. Я взял с нижней полки чашку и наполнил ее. Кофе был очень крепкий, горячий и темный, щедро приправленный чем-то сладким, похожим на тимьянный мед.

– Ты выпьешь?

– Я собираюсь отнести его Ионе. Они разрешат мне взять чашку с собой?

– Наверное, – ответила Никарет, мотнув головой в сторону стражников.

Солдаты взяли копья на плечо, наконечники ярко вспыхнули. Вслед за Никарет я шагнул в вестибюль, дверь за нами захлопнулась.

Я напомнил Никарет ее слова о том, что она находится здесь по доброй воле, и спросил, не знает ли она, почему заключенных кормят сдобными булками и южным кофе.

– Ты и сам это знаешь, – ответила она. – Я слышу по твоему голосу.

– Нет, но мне кажется, что Иона знает.

– Может быть. Все потому, что эта тюрьма вовсе не настоящая тюрьма. Давным-давно – думаю, еще до правления Имара – существовал такой обычай, что Автарх должен сам судить тех, кого обвиняли в преступлении, совершенном в пределах Обители Абсолюта. Может, автархи думали, что, разбирая подобные дела, они смогут узнать о готовящихся заговорах. Или они просто надеялись, что если станут поступать по справедливости с людьми из собственного окружения, то устыдят завистников и обезоружат ненависть. Серьезные дела решались быстро, а менее важные обвиняемые должны были ждать суда здесь…

Двери, открывавшиеся совсем недавно, снова распахнулись. Внутрь втолкнули маленького, потрепанного человечка, у которого не хватало передних зубов. Он упал на четвереньки, вскочил и бросился к моим ногам. Это был Гефор.

В точности как при появлении нас с Ионой, его окружили узники. Они подняли его и стали выкрикивать вопросы. Никарет вместе с Ломером, который вскоре присоединился к ней, разогнали их и попросили Гефора назвать себя. Он схватил свою шляпу (напомнив мне то утро, когда он нашел меня отдыхающим на траве у Ктесифонского перекрестка) и заговорил:

– Я раб своего господина, я – Гефор, с-с-странник быстролетный, владеющий картой, усыпанный дорожной пылью, п-п-покинутый и заброшенный…

Он то и дело поглядывал на меня быстрыми, яркими глазками без ресниц и был удивительно похож на одну из безволосых крыс шатлены Лелии, которые умели кружиться и кусать себя за хвост, если хлопнешь в ладоши.

Мне так противно было на него смотреть, и я так беспокоился об Ионе, что я сразу же ушел оттуда, направившись к нашему месту. Образ трясущейся серой крысы все еще стоял передо мной, когда я опустился на подстилку, потом, как будто признав, что является всего лишь картинкой, всплывшей из мертвых воспоминаний Теклы, он канул в небытие.

– Что-нибудь случилось? – спросил Иона. На вид он казался немного окрепшим.

– Меня тревожат, мысли.

– Палачу это не пристало, но я рад компании. Я протянул ему сладкие булки и поставил на пол чашку с кофе.

– Городской кофе – без перца. Ты такой любишь? Он кивнул, поднял чашку и сделал глоток.

– А ты?

– Я свой уже выпил. Поешь хлеба, он очень вкусный. Он откусил от булки.

– Мне нужно с кем-то поговорить – с тобой, даже если после этого ты сочтешь меня чудовищем. Между прочим, ты тоже чудовище, друг мой Северьян. Тебе это известно? Чудовище – потому что ты избрал своим ремеслом то, чем другие занимаются лишь ради удовольствия.

– Ты весь в металлических заплатках. Не только рука. Я это недавно обнаружил, монстроподобный дружище Иона. А теперь поешь и выпей кофе. Следующая еда будет не раньше чем через восемь страж или около того.

– Мы потерпели аварию. На Урсе прошло столько времени, что, когда мы вернулись, там ничего не осталось – ни порта, ни доков. Потом случилось так, что я потерял лицо и руку. Товарищи подлатали меня как смогли, но под рукой ничего не оказалось, кроме биологического материала. – Железной рукой, которую я всегда считал не более чем протезом, он приподнял вторую руку – из кости и мускулов – как человек, собирающийся отшвырнуть кусок какой-нибудь мерзости.

– У тебя жар. Это из-за удара хлыста. Но ты скоро поправишься, мы выберемся отсюда, и ты найдешь Иоленту. Он кивнул.

– Ты помнишь, когда мы уже почти прошли Врата Скорби во всей этой сумятице, она подняла лицо, и солнце осветило его с одной стороны?

Я ответил, что помню.

– До той поры я никогда не любил. Ни разу с тех пор, как распалась наша команда.

– Если ты больше не можешь есть, отдохни.

– Северьян! – Он снова схватил меня за плечо, но на этот раз металлической рукой, которая держала меня крепко, как клещами. – Ты должен поговорить со мной. Я не в силах выдержать собственных мыслей.

Некоторое время я болтал обо всем, что приходило в голову, не дожидаясь ответной реакции. Потом я подумал о Текле, которая часто точно так же впадала в уныние, вспомнил, как читал ей. Я взял ее книгу в коричневом переплете и раскрыл наугад.

Когда-то давным-давно на берегу неукротимого моря возвышался город светлых башен. И обитали в том городе мудрые. Правил городом закон, и тяготело над ним проклятие. Закон был таков: перед всеми, кто жил в городе, лежали лишь два пути – либо взрасти вместе с мудрыми и носить пышное одеяние с клобуком всех цветов радуги, либо покинуть город и устремиться во враждебный мир.

Так вот, жил в том городе человек. Он уже много лет изучал магию, которой владели мудрецы города, а это была почти вся известная в мире магия. И приблизился он к тому времени, когда ему предстояло избрать свой путь. В разгар лета, когда даже стены, обращенные к морю, были увиты цветами с желтыми растрепанными головками, пошел он к мудрецу, лицо которого с незапамятных времен скрывал клобук всех цветов радуги и который был его учителем, и сказал:

– Как бы мне, хотя я всего лишь невежда, занять место среди мудрых? Ибо я желаю всю свою жизнь посвятить изучению заклинаний, отнюдь не священных, и не хочу идти в злой мир, чтобы потом и кровью добывать хлеб свой.

Старик рассмеялся и ответил:

– А помнишь ли ты ныне, как, когда ты едва вышел из детского возраста, учил я тебя искусству, с помощью которого мы можем творить сыновей из ткани сновидений? Как искусен ты был тогда, превосходя способностями остальных учеников моих! Так вот, теперь ступай и сотвори себе сына, и тогда ты предстанешь перед лицом облаченных в клобуки и уподобишься нам.