Александр Бушков - Стражи

Бумажные деньги оказались совершенно незнакомыми — сиреневые пятерки без изображений, как и рыжеватые десятирублевки, кредитки достоинством в двадцать пять рублей с портретом Суворова, в пятьдесят — с изображением Спасской башни Кремля. Двуглавый императорский орел, подписи кассира и банковского казначея. Надписи в основном знакомые — привычные, вот только ни словечка о том, что казначейские билеты обмениваются на золото… А вот и золото, пусть и в крайне малом количестве.

Он вытащил двумя пальцами из застегнутого на пуговку особого кармашка золотую монету, по размерам и весу абсолютно схожую с золотым червонцем Российской империи. Ну да, одна сторона практически такая же: двуглавый коронованный орел и надпись: «10 рублей 1936 г.». Только датой и отличается…

А вот другая сторона… Профиль незнакомого человека, определенно пожилого, без бороды с небольшими усами. Кто же это изволит быть здешним самодержцем? «Б.М. [1] Божьей милостью. — Прим. автора. Дмитрий I, император и самодержец московск.».

Интересно. Почему «московск.», а не «всеросс.», то есть — «всероссийский»? Не могла же здешняя Российская империя ужаться до одной Москвы? Ладно — сейчас этот ребус все равно не разгадать…

Переложив в брючный карман серебряную мелочь — идея замаячила! — он встал и спустился на первый этаж. Увидев в вестибюле слева аккуратный ряд высоких лакированных телефонных кабинок (телефоны внутри отлично видны через стеклянные двери), вдруг подумал… Гениальная мысль, право! Если с каретой что-то произошло, должно тут быть одно-единственное местечко, где ему в состоянии помочь. Конечно, там может быть все иначе, но суть-то… суть…

Он решительно свернул к высокой стойке, за которой выжидательно подался ему навстречу чистейше выбритый в безукоризненном фраке портье — этакий, как говорится, энглизированный:

— Слушаю вас, сударь…

Судя по мелькнувшей в глазах иронии, он отметил некую несуразность в одежде фон Шварца, но, разумеется, на лице это не отразилось. Опытная гостиничная обслуга в жизни повидала неисчислимое множество чудаков, престранных экземпляров человеческой породы, так что пренебрежем и притворимся, будто и не заметили…

— Мне нужно позвонить… — как ни в чем не бывало, без тени смущения сказал фон Шварц. — Взимается ли плата?

— Изволите проживать у нас?

— Да.

— В таком случае можете воспользоваться аппаратом бесплатно. Вы умеете пользоваться телефоном, сударь?

Лицо предупредительнейшее, но в глазах укрыта насмешка — ну да, принимает за дремучего провинциала… Ничего, так даже лучше… переживем…

— Умею, — безмятежно сказал фон Шварц. И продолжал воистину барским тоном, холодным, уверенным, вежливым до издевки: — И вот что, любезный… У вас, несомненно, сыщется телефонная книга… Не соблаговолите ли отыскать мне номер дежурного офицера Генерального штаба?

Генеральный штаб просто обязан быть, а раз так, невозможно, чтобы там не было дежурного офицера…

Тон подействовал — портье проворно вытащил откуда-то снизу пухлый том и принялся сноровисто его перелистывать — в глазах у него вместо иронии появилось любопытство и удивление. Фон Шварц молча ждал, придав себе несколько надменный вид.

Проведя пальцем по страничке сверху вниз, портье взял автоматическую ручку, проворно написал номер на прямоугольничке плотной бумаги размером с визитную карточку, почтительно протянул фон Шварцу, уже совершенно другим тоном промолвив:

— Извольте, сударь…

Небрежно кивнув, словно истый барин, фон Шварц направился к ближайшей свободной кабинке. В его времени у батальона еще не было телефонного номера, телефон был интересной новинкой и не более того, в широкое употребление еще не вошел, но в тридцать восьмом году — что здесь , что там — все должно обстоять совершенно иначе. Впрочем, он не знал, как именно обстояло в грядущем дома — даже новички моментально узнают, какой именно вопрос считается запретным — о будущем самого батальона. Только меж собой доверительно иногда говорят, понизив голос, что, по кое-каким наблюдениям и данным, после девятьсот семнадцатого года батальон куда-то пропадает из истории, но подробности никому не известны, а инженеры, обслуживающие аппараты наблюдения за Временем, имеют строгий приказ этот кусочек Времени никому не демонстрировать…

Хотя… Фон Шварц кое-что слышал о «приказе на ликвидацию». В случае каких-либо серьезных пертурбаций все до единого человека покинут расположение, после чего череда чудовищных взрывов (несчастный случай — взлетел на воздух склад боеприпасов, господа!) превращает практически в пыль все, о чем не должно знать остальное человечество: архивы, оборудование, «кареты»… — решительно все. У командующего лежит в сейфе подписанный государем указ о расформировании батальона, остается только подходящими чернилами проставить дату. И весь личный состав, имея при себе соответствующие предписания, отправится в распоряжение военного начальства за новым назначением — естественно, держа язык за зубами всю оставшуюся жизнь. Так что многие полагают, что в октябре семнадцатого (если не в марте) тогдашний командир как раз этот план и привел в действие.

Он набрал номер, трубку сняли почти тотчас же. Четкий деловитый голос:

— Подполковник Тягельский, дежурный офицер Генерального штаба, слушаю.

— Капитан Иванов, — в тон ему, что далось без всякого труда, ответил фон Шварц. — Простите, произошла несуразица… Я прибыл с пакетом, адресованным командующему Гатчинским гвардейским саперным батальоном, но имел промашку потерять номер дежурного… Не будете ли великодушны мне его сообщить?

В конце-то концов, случается и такое — мало ли растяп… Он знал совершенно точно, что номера дежурных офицеров воинских частей в более поздние времена не считались военной тайной, так что есть шанс…

— Гатчинский… гвардии саперный… — голос собеседника на том конце провода вдруг явно исполнился неприязни: — Простите, сударь, но это действительно Генеральный штаб, и я бы вам посоветовал откалывать свои шуточки где-нибудь в другом месте…

— Простите?

Дежурный отрезал с ледяной вежливостью:

— Воинской части, которую вы изволите называть, не существует в природе. Думаю, лучше будет на этом и закончить. Честь имею.

И отключился. Какое-то время фон Шварц так и стоял с трубкой в руке, потом опомнился, повесил ее на рычаг и направился к выходу. Быть может, здесь батальон засекречен настолько, что дежурному Генерального штаба о нем и знать-то не полагается, тем более иметь под рукой телефонный номер? Или все же и здесь была революция, и батальон…