Ян Сигел - Честь чародея

Он сидел вне круга света красной настольное лампы. Лицо его оставалось в тени. Ферн показалось, что он в костюме, но это в общем–то не имело никакого значения. Она видела лишь огонек в его прищуренных глазах.

Кажется, он улыбнулся.

— Я знал, что ты придешь ко мне… в конце концов, — сказал он.

Ферн не услышала, сказала ли она что–нибудь в ответ, единственное, что она слышала, — это его голос: древний, холодный и бесконечно знакомый.

— Ты сопротивлялась дольше, чем я ожидал, — продолжал он. — Это хорошо. Сила твоего сопротивления определяет цену моей победы. Но теперь битва окончена. Твой Дар станет моим, объединит нас, привяжет тебя ко мне. Служи мне хорошо, и я сделаю тебя одной из самых могущественных в этом мире. Предашь меня — и возмездие настигнет тебя быстро, но будет длиться вечно. Ты меня понимаешь?

Но Ферн терзали другие страхи. Ей не давала покоя тревога, острая, как лезвие.

— Тот, о ком ты беспокоишься, вернется к жизни. Но это произойдет только благодаря мне. Никто другой не обладает такой властью.

И снова она не услышала своего голоса, но ей казалось, что она умоляет его, разрываясь между нежеланием идти на эту отвратительную сделку и важностью своей просьбы.

— Ты сомневаешься во мне? — спросил он, и в его голосе звучала жестокость, накопленная веками. — Да знаешь ли ты, кто я такой? Или забыла? — Он вскочил, обошел стол и схватил ее за руку. Сопротивляться было бесполезно: хватка была, как тиски, и ее мышцы словно растекались. Он подтащил ее к стеклянной стене. — Смотри вниз, — велел он. Она увидела тонкий ковер из облаков, посеребренный лунным светом. Потом этот покров разорвался, и далеко внизу она увидела огни — огни не одного, а множества городов. Они сияли вдали, как Млечный Путь, как мерцающая звездная пыль, рассеянная в бесконечном пространстве. — Смотри! Там внизу все народы мира, все богатейшие и влиятельнейшие люди, вся жадность, амбиции, отчаяние, все дурные поступки и благие намерения — а в конечном итоге все это приходит ко мне. Эта Башня построена на их мечтах и оплачена их кровью. Там, где они сеют, я пожинаю. И так будет всегда, пока бездонная Яма не переполнится. — Его тон смягчился, перейдя в шепот, проникающий ей прямо в душу: — Без меня ты превратишься в ничто, в простой обломок, который унесет прочь течение Времени. Со мной — ах! — со мной все это будет у твоих ног.

Ферн чувствовала, что тяжесть поражения камнем легла на ее плечи. Видение исчезло, облака снова затянулись. Он отвел ее обратно к столу. Теперь красная папка была открыта и внутри лежал документ — светло–кремовая бумага, заполненная каллиграфическим почерком. Ферн не стала читать, она и так знала, что там написано.

— Протяни руку.

Нож чиркнул по вене, оставив надрез в форме буквы V. Из ранки ручьем потекла кровь.

— Шрам останется у тебя навсегда, — сказал он. — Это моя метка.

Ферн обмакнула перо в кровь и начала писать.

Откуда–то снаружи, за пределами ее мыслей, другая Ферн–та Ферн, которая видела сон, — закричала от ужаса и отчаяния. _Нет!_Нет…_

Она проснулась.

Она была вся в поту, будто еще минуту назад ее била лихорадка, но теперь ей было холодно. В отличие от Гэйнор, ей не было даровано спасительное забвение. Сон был реален и ужасен — сон ведьмы, проникающей взором сквозь миры, заглядывающей в будущее. Эзмордис. Она произнесла это имя, но звука не было — темнота поглотила его. Эзмордис, Старейший Дух, ее давний враг, жаждавший заполучить ее силу, ее Дар. Он все время строил козни с целью уничтожить ее. Он был и богом, и демоном, питался людским почитанием и страхами. Но она выступила против него и придерживалась своей правды.

До сих пор.

Она встала и прошла на кухню. Все еще дрожа, приготовила себе грелку и чашечку какао с изрядной порцией виски. До рассвета, казалось, оставалась целая вечность.

В Рокби домовой прекратил безобразничать и затаился. Он прятался в углах и трещинах, между занавесок, в затемненных местах дома. Новая хозяйка, казалось, не замечала домового, но ощущала его присутствие, и тот понимал, что рано или поздно она обшарит каждый укромный уголок дома, пытаясь найти и выдворить вон неугодных ей обитателей. Иногда домовой осмеливался подглядывать за ней в замочную скважину.

Сам он был странным существом, худым, как палка, и очень низеньким даже по меркам гоблинов.

Его вытянутое лицо напоминало мордочку крысы, а Кожа была цвета старой газеты. Когда–то домового звали Дибук, но это было так давно, что он и не помнил, откуда взялось это имя.

Разгуливающая по коридорам пегая кошка чувствовала его запах, даже иногда видела его и пыталась охотиться за ним, но безуспешно — домовой всегда оказывался проворнее, ведь он жил в Рокби не один век и хорошо знал этот дом. Существование бок о бок с кошкой Негемет обострило его чувства, и он стал более скрытным и изворотливым, чем когда–либо. Терзаемый одновременно и любопытством и страхом, он исподтишка следил за обитательницами дома. В глубине души Дибук понимал, что в доме, который он оберегал в течение столетий, творится что–то неладное и что все эти перемены подчинены какой–то неведомой цели.

Маленькая гостиная была теперь убрана черными бархатными шторами, стулья вынесли, а на полу, где прежде лежали роскошные персидские ковры, были начертаны таинственные и красивые символы. Огонь в камине разжигали очень редко, но домовой все равно не решался заходить в эту комнату, опасаясь шипения невидимого пламени и мерцающего света, пробивавшегося из–под двери гостиной.

Зато он отважился спуститься в погреб, такой же темный, как и сам дом. Винных стоек там теперь не было — на их месте находились полки, заставленные бутылками и стеклянными флягами со странным содержимым. Домовой не знал, да и не хотел знать, что там внутри. Его внимание привлекла одна бутылка, которая стояла на столе особняком, в центре; очерченного круга, по периметру которого чем–то красным были написаны кабалистические заклинания. Сосуд был накрепко закупорен хрустальной пробкой, будто внутри находилось что–то особенно ценное. Однако же там ничего не было, по крайней мере, домовой не видел: ведь, глядя сквозь совершенно прозрачную бутылку, он мог сосчитать трещины на противоположной стене.

Но когда стемнело, сосуд стал заполняться чем–то похожим на туман. Этот туман принимал причудливые формы, он клубился сильнее и сильнее, корчился и извивался, словно внутри бутылки находилось нечто всеми силами желающее вырваться наружу. Бедный домовой ринулся прочь из подвала и не возвращался туда еще много дней.

Бывая на чердаке, он беседовал с призраками членов семьи Фитзерберт, с теми из них, в ком еще теплился огонек былой жизненной страсти. Они все еще ненавидели, завидовали, любили, совершенно забыв о причинах своих переживаний, жили по своим законам и лишь изредка удостаивали внешний мир своим вниманием. Но даже они почувствовали незнакомый холод, проникший в каждый уголок дома.