Юлия Фирсанова - Час Д

— Лукас, спроси, какого он колера? — заискивающе попросила Элька, изнывая от любопыства.

Но, не дожидаясь вопроса, Адрин уже говорил:

— Я серебряный дракон, но не потому, что цвет моих глаз был серым. Мне довелось недавно видеть, как обращались в драконов юноши — зеленоглазые темноволосые близнецы. Размер их был одинаков, но цвет одного стал темно-синим, с проблесками фиолетового, а другого ярко-красным с переливами в алый.

— Произвольная вариативность? Или вариативность сознательная по психическим признакам структуры? — тут же, злостно ероша волосы на голове, забормотал почти про себя Макс, перебирая версии.

— Скажите, не отличался ли второй парень горячностью, вспыльчивостью характера, может быть, даже некоторой резкостью и склонностью к жестокости? — уловив мысль, тут же пытливо поинтересовался маг.

— Да, пожалуй, Родерик весьма несдержан, — задумчиво признал Дрэй, подкинув камешек, и живо переспросил. — Вы полагаете, цвет чешуи дракона определяется характером? Но тогда что означает мое серебро?

— Не характером, а структурой души, — наставительно поправил Лукас, попавший в свою стихию. — Например, серебро — верный признак души вечного странника, искателя и первооткрывателя. Душа — очень многослойная структура и цветовые вариации на основе ее плетения могут быть поистине бесконечны. Хотя, я никогда не слышал, чтобы так определялся оттенок шкуры крупного зверя, обычно это присуще созданиям чистой энергии — духам, вельмиэ, ангелам, дикати. Но драконы? Что вы едите?

— Когда я в облике дракона, то не испытываю потребности в животной пище, — с неожиданным уважением поглядев на мага, признал Дрэй. — Единственной необходимостью для меня бывает пребывание на солнечном свете. Если погода пасмурна, быстро портится настроение и хочется вернуться в человеческий облик. Но в горах солнечных дней куда больше, чем на равнинах.

— Дракон на солнечных батарейках, я тащусь! — удивилась Элька, оставив на время игру в восторги и вздохи по неотразимому таинственному красавчику, гонимому и отверженному всем миром. — Лучший экологически чистый гужевой и пассажирский транспорт!

— Что же касается сознания, то я сохраняю все воспоминания человека и мыслю так же, а вот ощущаю реальность несколько иначе. Обоняние почти исчезает, зато зрение становится более ярким, сочным, да и слышу я куда лучше. Поначалу так странно чувствовать вокруг столько шума и пестрой суматохи, но привыкаешь быстро и даже жалеешь, что в облике человека все это теряется. Драконы не говорят. Язык, похожий на змеиный, и острые зубы не приспособлены к артикуляции, но зато мы способны передавать мысленно на значительное расстояние, все, что хотим сказать и другому дракону, и человеку

— Мысленная речь — очень удобный выход, — ободрительно покивал Лукас, откладывая еще один факт в копилку информации о кельмитор.

— А как насчет агрессивных инстинктов? — дотошно уточнил Гал, вздернув бровь.

— Шарль рассказывал нам о горшечнике Николя, — пояснил Лукас, смягчая намеренную прямоту воина.

— Я тоже знаю о нем, один дракон способен не только общаться, но и просто чувствовать себе подобных на значительном расстоянии. Этот несчастный, пристрастившийся к крепкой настойке горчивки, так упился, что проворонил приближение поры первого перехода, — нахмурился Дрэй, подергав шнуровку рубашки. — Или что-то чувствовал, боялся и заливал свой страх вином? Случайно он стал причиной гибели единственных дорогих ему людей и, осознав, что содеял, сделал все, чтобы встретить гибель рядом с ними. А уж кровожадное безумное чудовище, пожирателя людей, из него сделала людская молва, подогреваемая страхом и сплетнями, распространяемыми Авандусом и прочими жрецами.

— Значит, вы не считаете способность менять обличие проклятием Доримана? — заинтересовался Лукас.

— Нет, — покачал головой Дрэй. — Во всех несчастьях, что мне удалось пережить, виновен не мой талант, а то, как восприняли его люди под давлением церкви. Пусть Черный Дракон согласно доктрине дориманизма является главным врагом народа и самого Доримана, я не опровергаю догматов веры, но почему из-за этого должны страдать те, кто умеет обращаться в удивительных существ, которым подвластно небо? Сам дар смены облика принес мне лишь радость. Я всегда мечтал парить в небесах на широких крыльях, видеть весь великий Дорим-Аверон как цветок на ладони ребенка, завидовал птицам, и теперь мои сны сбылись, — горькая усмешка на губах лорда стала настоящей улыбкой неистребимого романтика.

— Типичное проявление родовой памяти кельмитор, — важно пояснила Элька, помахав в воздухе пальчиком.

— Наверное, так здорово летать высоко, выше птиц, выше облаков, вместе с ветром, с полной свободой в душе, — мечтательно улыбнулась Мирей.

— Это что ж, если мне временами снится, что я плыву, значит, моими предками были оборотни-дельфины или русалки? — расплылся в самодовольной улыбке Рэнд.

— Нет, лягушки, — опустил его с небес на землю неожиданно резкий комментарий Гала, привычно щелкнувшего пальцами.

— Это еще почему? — возмутился вор, встрепенувшись.

— Квакаешь много, — криво ухмыльнулся воитель, шутивший редко, но чрезвычайно едко.

— Это он тебе опять завидует, — вмешалась Элька, пока Рэнд только возмущенно открывал и закрывал рот, и правда, походя на маленького лягушонка необычной расцветки. — Плавать во сне — явный признак голубых кровей. Маги, колдуны да ведьмы в лягушек кого попало не обращают, только принцев. Это в любой сказке написано, какую ни открой — народную или авторскую.

Так и не поняв, издевается девушка только над Галом или над ним, или над обоими разом, Фин на всякий случай выпятил грудь колесом, задрал острый нос и сделал вид, что неимоверно загордился.

Пока компания вела маленькую тихую пикировку, мосье Лукас и лорд Дрэй были заняты серьезным разговором.

— Но вы же не собираетесь провести здесь всю оставшуюся жизнь, наслаждаясь лишь свободой полета и красотами природы, позабыв обо всем, что осталось за кольцом гор? — задумчиво спросил маг, следя за тем, как какая-то наглая ящерица перепорхнула с его сапога на колено Гала, приняв его за еще один камень странной конфигурации, и мечтательно прикрыла глаза, подставляя спинку солнечным лучам. Что удивительно, воин даже не попытался скинуть нахалку.

— Нет, там остались мои друзья, дела, страна, но люди слишком закоснели в представлениях, навязываемых дориманизмом уже много веков. Мне, путешественнику и дипломату, привыкшему следовать чуждым традициям из вежливости, не превращая их в свой внутренний закон, преодолеть внушенное в детстве, принятое прежде, как единственную истину, было легко. Я не чувствовал на себе гнева бога, не считал себя ужасным грешником, заслужившим проклятия. Пусть я не свят, но никогда не шел на сделки с совестью. Но каково другим? Бороться силой бесполезно, разумнее затаиться и обождать, действуя исподволь, потихоньку. Я не знаю пока, как совместить мое желание жить среди людей и страх перед проклятием Доримана, что намертво въелся в суеверные сердца моих сограждан.