Александр Тюрин - Тринадцать уколов

Итак, с одной стороны я насилию не предавался, а с другой, в нем как-то участвовал и даже материальные следы оставил. Номер получается еще тот. Я и сам до конца не уверен, чист ли перед уголовным кодексом, брал ли грех на душу. Это, наверное, уникальный случай в истории преступлений, настоящий рекорд, если только не учитывать достижения откровенных дебилов.

Я вообще-то многих недолюбливаю, кое-кому желаю даже свалиться с горшка и разбиться. Но чтоб самостоятельно приложить ручку и застрелить, зарезать, отравить. Зачем? На месте одной падлы сразу другая прорастет – это ведь сорняки, а не какие-нибудь благородные растения. Мне же, в итоге, суждено будет раствориться без остатка в советской пенис… пенитенциарной системе, напоминающей серную кислоту. Тут ясно и клопу с его капелькой мозгов – счет будет не в мою пользу, одно другого не стоит.

И еще надо учесть фактор моей жалостливости или, допустим, нервности. Вот помню в школе, катаются пацаны коньками по льду, и вдруг один из них, неприятный мне грубиян, проваливается по колено в полынью. Чуть ли не все регочут. Мне же не смешно и по ноге моей, никуда не упавшей, ползет озноб. Это, кажется, эмпатией называется. А уж резать ножом кого-то – кожу, мясо, сало – тьфу…

Может, рассказать ментам про астральное тело? Очень ведь непротиворечивая версия получается. Не обязан я отвечать за проступки своего астрала – может, он специально меня под монастырь подвести хочет, чтоб освободиться совсем от ответственности и упорхнуть. Между прочим, астральное тело, материализовавшись, имеет право как угодно куролесить и даже использовать отпечатки моих пальцев – ведь нет же у него моих слабых нервишек и моих гражданских чувств. А юридически оно не более вменяемо, чем упавший на голову кирпич.

Нет, с помощью такого трепа даже под психа закосить не удастся. Пожалуй, стоит работать совсем в другом направлении и взять за аксиому, что мое рассопливленное физическое тело не способно было совершить все вышеперечисленные гнусности.

Кстати, по ходу дела мои умственные усилия стимулировал один мужичонка. Художник от слова «худо», который замочил рога, потому что голый и раскрашенный пробежался, рекламируя свое абстрактное искусство, по Невскому проспекту. Бежал он с дружками, но для них все обошлось, а вот он, как самодвижущаяся порнография, влип, и причем по весьма нехорошей статье «растления малолетних». Поэтому двое до поры молчаливых уркаганов уже бросали на него сомнительные взоры. Так вот, «голый беглец» и насоветовал мне обращать внимание на самые мелкие детали и деталюшки. Надо искать какое-то обстоятельство, которое кажется сначала таким незначительным, убогим, что уползает совсем из поля умозрения, а меж тем свидетельствует о виновности кого-то другого. (Сам художник теперь доказывал, что его мертвецки спящего разрисовали подлые дружки, а затем пробудили и выгнали на улицу криками «война», «пожар».)

Ну-ка, дайся мне в руки маленькое незаметненькое сверхважненькое обстоятельство.

Начнем с того, кому собранные мной «бабки» нужны? Вопрос бестолковый – да кому ни попадя.

Кто еще мог идти по моим пятам, чтобы в нужный момент сбросить инкогнито и выхватить все, накопленное непосильным попрошайничеством, из леденеющих рук моего прекратившего дышать тела?

Даже мои кореша-собутыльники не знали, кого я выберу в своей записной книжке для атаки на кошелек. Причем трезвонил я всегда только из дома и прикрывал при разговоре рот ладонью. Вряд ли кто-нибудь из трех свеженьких покойников особо трепался о своих благодеяниях. Кто же еще появлялся в последнее время на моем горизонте?

Доктор появился. Но он пришел и ушел. И опять никаких зацепок. Только среди ночи, напоенной диким храпом двух жиганов, меня аж подкинуло. Есть зацепка – та самая крохотная, тщедушная. Доктор взял денежки – три «штуки» – за десять доз, а оставил тринадцать ампул! Не может быть такого, чтобы этот айболит не поинтересовался или вообще забыл о своем барахле. Для начала он мог звякнуть. А я включил бы свой телефон, даже пребывая под балдой. Аппарат у меня клевый, с режимом «hands free», то есть c громкоговорителем (тысячу «хрустов» за него отстегнул еще до либерализации). У меня рука до телефона бы дотянулась. Ведь не лежал я неподвижным бревном во время своих видений, а вертелся на диване. И наверняка бормотал, живо описывая голосом яркие образы своих галлюцинаций.

Допустим, докторишка позвонил, когда я представлял, что простреливаю насквозь Гасан-Мамедова. Вероятно, я даже способен был на вопросы отвечать. Едва стадия губительных видений у меня кончалась и наступал спокойный отруб, доктор, как бы получив от меня все инструкции, принимался устраивать свои мокрые делишки. А термос он мог мне подсунуть, когда я ранним утречком спускался по темной лесенке и хватался за все, что ни попадя.

А разве доктору не надобятся деньжата? Возится же он со всякой химией, которая бьет по мозгам. Сам нюхает, пробует, ищет, что покайфовее.

Я в расследовательском порыве разбудил художника, он мне всю правду и срезал: «Доктор твой – жалкий наркоман. Если сел он на иглу, то потребности его организма таковы, что монеты требуются постоянно, без всякого перерыва. Кстати, поскольку ты явно выберешься из этого говенного заведения, оставлю я тебе телефончик одной художницы. Она из моей секции арт-нудистов. Стремно живописует телеса, от мускулов до внутренностей. Это тебе пригодится, ты ж говорил, что у тебя нелады с оформлением книжульки.»

Утром я всю свою догадку Илье изложил. А к вечеру наступила победа. Когда оперативники стали подъезжать к дому доктора Лапеко, тот оперативно удрал, сломав по дороге челюсть одному неповоротливому прохожему. Между прочим, медработник проживал на моей же улице, через дорогу наискось, и мог, не слезая со стула, наблюдать мое окно. У гражданина Лапеко в логове и «травка» произрастала, и валялись ампулы со следами такой серьезной штуки как ЛСД, и в баночках всякие химикалии плескались, которыми он Владиславского угробил, и стояли башмаки с теми самыми подметками, что запечатлелись на месте кончины Гасан-Мамедова и Сухорукова. И даже обнаружился родной брат того термоса, который обыграл в игре «смерть-жизнь» молодого бизнесмена.

Отпустил меня Илья. Я пошел на все четыре стороны, а деньжатки мои милые как отдыхали в сейфе, так и остались лежать на левом боку – ничего с ними не случилось. Завтра надо оказаться в Москве, сменять наличку на безналичку, чтобы затем перечислить деньги в типографию. А сегодня стоит навестить ту самую расхудожницу из секции арт-нудистов.

Особа с интересным ртом отворила дверь. Я заговорил о Петрухе (том живописце, что за голую задницу томился безвинно в КПЗ). Когда хозяйка разместила меня в кресле, я стал толковать о своих делах. Потом попробовал узнать, в чем она мастерица, и мне ее творчество в стиле критического некрореализма по нраву пришлось. Поэтому договорился я с художницей Любовью, что говорится, полюбовно. Через неделю она мне должна была выдать привлекательный жутик. Центральный образ на «крышке» – веселенький трупак в смокинге, обедающий другим трупаком.