Юрий Ижевчанин - Прелюдия: Империя

— Хорошо, когда человек наконец-то доходит до истины. Вот и приходится нам помогать ему, хоть и методы для этого порою такие, что мы их применяем с прискорбием.

Четыре месяца длились допросы. Тора то переводили в самые ужасные и темные камеры, надевая на него невообразимое рубище, то возвращали в хорошую камеру и давали приличную одежду, то возвращали ему свою и разрешали заказывать вещи служителям за свои деньги. Ничего из вещей не пропадало, кошелек с деньгами был всегда цел. Так что слухи об абсолютной честности и неподкупности Имперского Суда подтверждались. Впрочем, Тор понимал, что со служителями, заподозренными в нечестности, делали просто ужасные вещи. Тор скоро научился различать, когда его допрашивают как обвиняемого, а когда — как истца. Дело в том, что состав суда был разным. А вот вопросы были почти неразличимы.

Запомнился один из допросов на последнем месяце расследования, когда Тор вдруг понял, как близко к пропасти он стоит.

— Вспомни, сын мой, как проходили роды у твоей жены? — спросил судья.

— Я же не мог быть в ее комнате, когда она рожала. Там были доктор барона и его придворная повитуха.

И тут неожиданно последовал конкретный вопрос:

— Ты их пригласил или они пришли по собственной воле?

— Ни то, ни другое. Их прислал барон в знак уважения ко мне.

— А ты сам кого хотел пригласить?

— Лучшей повитухой в деревне считается Аринасса Туканар, вдова баронского смерда. Я бы позвал ее. Хотя на вид она как ведьма.

Судьи переглянулись между собой.

— А теперь вспомни, что случилось около твоей мастерской перед родами?

— Аринасса пришла без зова. Я знал, что баронские люди уже едут, и отказать барону было бы оскорблением. Я поблагодарил ее и сказал, что она не нужна. Она была очень недовольна. Тогда я дал ей во имя Победителей плату повитухи и попросил молиться, чтобы моя жена благополучно разрешилась от бремени. Аринасса бросила деньги на землю, сказала, что она не нищая, не берет милостыню. — Тор чуть-чуть помолчал. — И вдруг она выругалась как последняя шлюха.

Судьи почему-то опять переглянулись между собой.

— А не помнишь ли, как она выругалась?

Тор покраснел.

— Могу ли я повторить такое перед Высоким Судом?

— Должен, сын мой.

И Тор повторил ругательство, которое его поразило. На вид это был виртуозный, сложно сплетенный мат с упоминанием самых неприличных мест и действий мужчины. Судьи отшатнулись и стали, каждый по своим канонам, молиться и делать знаки изгнания зла. Тор перепугался.

— А теперь скажи, сын мой, повторял ли ты в гневе это ругательство когда-либо?

— Признаюсь, в мыслях я его порою повторял. Но когда мне хотелось его произнести, что-то меня останавливало.

— Всевышний хранит тебя, сын мой, — облегченно произнес священник-единобожник. — То, что сказала старуха, не просто ругательство, это — формула нового и страшного сатанинского проклятия. Используй ты его во гневе, и Сатана овладеет твоей душой, а обруганный тобою сгоряча человек подвергнется тяжким испытаниям. Расскажи, что было дальше.

— Старуха ругнулась и ушла. А я не стал брать деньги обратно, подозвал моего младшего подмастерья Иня Синнигора и велел ему взять их и пойти на них выпить. Инь после этого запил. Моя жена еле-еле его выходила. Она говорила, что какая-то полушлюха-полукрестьянка поиздевалась над ним, и у него на душе страшная рана.

— Твоя жена была почти права, сын мой, — заметил старший судья.

На пятом месяце кормежка стала лучше, Тору разрешили заказывать дополнительно еду и благовония, и мыть его стали каждый день. Явно дело близилось к публичному процессу и к решению. Но перед этим Тору пришлось пройти еще пять весьма странных экспертиз, хотя он быстро вычислил, с чем они связаны.

Сначала у Тора забрали всю одежду, в камеру явились два кряжистых амбала явно преступного вида и стали требовать от него, чтобы он отдался. Они были настолько сильны, что одолели в драке Тора, но насиловать не стали, а постучали в дверь и сказали, что они готовы дать ответ, что этот тип педиком точно не является. Когда он оправился от этой экспертизы, у него опять отняли одежду, но на сей раз уставили камеру яствами и вином, и втолкнули в камеру голого типа, на вид явно педика. Всю ночь Тор отбивался от домогательств этой твари, а через несколько дней история повторилась (ведь один свидетель — не свидетель). А затем, когда та же процедура постановки угощения и отъема одежды вновь повторилась, в комнату вошла гетера, а за нею четверо судей и предупредили, что на сей раз они знают, что Тор отнюдь не целомудрен, так что пренебрегать ласками полноправной гетеры — позор для него как для мужчины и ложь перед лицом трибунала. На вид гетера сразу не очень понравилась Тору: лицо было явно развратное и порочное. Но, когда она сбросила одежды, обнажилось великолепное тело. А затем тонкие ароматы и весьма толстые ухаживания со стороны гетеры привели его в постель. Наутро, когда пришли забирать свидетельницу, она, не слезая с Тора и не прикрываясь, закричала: "Я еще не кончила! Добавьте еды и выпивки и убирайтесь!" До самого вечера она овладевала Тором (пожалуй, именно так, а не наоборот). И лишь к вечеру, когда Тор окончательно выдохся, она позвала служителей.

— Ну, я чуть было не опозорилась, — сказала она восьмерке судей и пялящимся на ее наготу служителям, расправляя пеплос и не торопясь его надеть. — Впервые за мою карьеру я чуть не запросила пощады первой в схватке любви один на один.

— На вопросы по поводу твоего свидетельства будешь отвечать позже, — сказал секретарь.

— Еще чего! На главный вопрос я могу ответить сразу: нормальный очень сильный мужик, и все байки про него, что он садист какой-то — ложь наглая. А любовником своим я очень была бы не прочь его иметь.

Гетера ушла, прошел дурман, осталась сильная боль, и Тор теперь понимал состояние рабыни Имир и дамы Алоиссы Адинкур, которых он так безжалостно брал. А через несколько дней пришла вторая свидетельница, помоложе, потоньше сложением и с благородным лицом. Она пыталась с ним говорить, но Тор отвечал односложно, и все опять свелось к страсти. Но на сей раз к утру гетера признала себя побежденной.

Процесс Тора был не публичным и коротким. За три часа было вынесено решение, что он грешен, но обычными человеческими грехами, а обвинения против него — клевета и пособие Дьяволу. Тора задержали еще на несколько дней в тюрьме, правда, разрешив ему покупать все, что необходимо. А затем была назначена публичная казнь.

В день казни за Тором зашли официалы, попросили его собрать все вещи и одеться в лучшее платье, и повели к выходу из тюрьмы. Вещи забрали служители и куда-то унесли. А Мастера поставили в шеренгу осужденных и повели на лобное место в торжественной процессии. Тор был в своей одежде. Другие, которых всех он знал хотя бы в лицо по Колинстринне, были одеты особым образом. На мужчинах была тяжелая одежда, расписанная пляшущими чертями и языками пламени. Женщины шли нагими, с обритыми волосами, на голове у них были позорные колпаки с чертями. В толпе осужденных был и барон Тринь Таррисань, но на нем было рубище нищего, а не платье с чертями. Алоисса Адинкур шла в общем ряду женщин, глядя на Тора полными слез глазами. На женщинах были видны следы пыток, а на мужчинах можно было вычислить последствия еще более жестоких и калечащих пыток, из-за которых некоторых из них везли на тачках. Женщин же явно стремились не уродовать, чтобы казнь выглядела эффектно. Жестоко изукрашена следами пыток была лишь ведьмообразная уродливая старуха Аринасса, которая и славилась-то в Колинстринне как мастерица сглаза, приворота и злого языка. Она же единственная из женщин была не совсем нагой: на ней красовался цветной пояс шлюхи. Но это не выбивалось из общего стиля.