Владимир Коваленко - Камбрийская сноровка

Это — помесь. Гибрид.

Так и люди, что будут его носить, станут не феодалами и не индустриальной элитой — чем–то средним, как и нынешние камбрийские рыцари. Исход битвы по–прежнему будет решать ополчение, пусть и вооруженное по–новому. Сталь — вот что даст решающее преимущество над варварами! Защитная — в шлемах и кирасах, разящая — в мечах, клевцах и гвизармах, сильная и меткая — в ручных баллистах, быстрая — в рессорах колесниц.

Враги могут взять трофеи — но что им толку от хороших мечей, которые после сечи нужно централизованно перековывать, потому что не точатся, слишком твердые? Баллисты и колесницы требуют понимания. Прослужат до первой поломки, в неумелых и грубых лапах — неизбежной и скорой. Разве доспехи могут послужить противнику, но что толку строю от отдельных комплектов? А шанса взять много не представится.

Преимущества в численности у них не будет, но если военная хитрость врага или собственная небрежность отберет у камбрийцев победу, обычной резни и гибели народа не случится. Отход пехоты прикроет дождь из пуль, а на ближайшей реке за спинами отступающих вырастет деревянная стена — яхты!

Насос идет уже тяжело. Сида пыхтит, а надо еще за сыном послеживать. Но много ли заботы — следить за собственным дыханием? Ребенок — ее часть, самая важная, самая дорогая… Кто еще нужен?

— А никто не нужен, — воркует Немайн. — Нам с тобой друг друга хватит! Я это ты, ты это я…

Слова Луковки! Вот и гадай — то ли сын для Немайн — божество, то ли ее богиня для Нион — дитя. Но размышлять лень! Сегодня — день без тревог и забот. Заполненный баллон, отнятый от насоса, сердито фыркает, будто кот, у которого отобрали рыбку. Его — на пояс, насос — в мешок. Все! Можно играть с сыном, грызть травинки, валяться на теплой, просушенной солнечным жаром земле. Интересно, какого цвета у сидов загар? В книге наверняка написано, но посмотреть было лень. Вот шутка будет, если — синий или фиолетовый!

Можно даже петь — негромко, так, чтобы внизу слышно не было, подбирать камбрийские слова к оперным ариям и просто хорошим песням. Мешок с припасами и трогать пока не хочется. Немайн сыта свободой от долга и власти. Можно даже помечтать — что будет, когда врагов удастся отбить от границ, а Сущности отпустят заложника — того, чья память досталась сиде? Тогда — капюшон на уши, глаза сощурить — и кто отличит ушастую–глазастую от обычной девушки?

Можно будет просто жить, и крепостью будет не башня, а обычный дом под островерхой крышей… а скорей, просто комната на чердаке, с окном, глядящим на Туи или на море, так, чтобы зелень сланцевой черепицы перетекала в зелень воды.

Внизу — зелень дубравы, под ногами — зелень травы, ветерок теплой лапкой ерошит волосы, играет широким подолом, яркими пятнами мелькают крылья бабочек, звенят голоса птиц. Хорошо–хорошо–хорошо, словно пустили на небо. Ненадолго, чтобы с зарей вышла, до зари вернулась. Майский день длинен, да вечер холоден! Вот и дан Немайн один день — между войной и войной. Вынырнуть, как из морской пучины, хватнуть воздуха жадным ртом — и снова вниз, навстречу глубинным чудовищам: у них зубы, у них клювы, щупальца…

Ради чего ныряет ловец? На дне — сокровища. Черный жемчуг — спасение друга, ярко–алый коралл — долг перед новой Родиной, пурпуровые раковины — надежда на мир и счастье для себя и маленького.

Так? Может быть, но отчего на устах — зевок, а в голове — мысли о том, чем нужно заняться, спустившись с холма? Бывают ведь и иные ныряльщики.

Им дана хищная радость вонзить нож в жабры подводного чудища! Опередить смерть на удар сердца, привязать к лодке тушу людоеда или гору мяса, так любившую мясо чужое? Налечь на весла, начать гонку — соревнование с монстрами, для которых твоя добыча — лишь наживка?

Так что нужно Немайн для счастья? Майский ветерок или осенняя буря? Или — стылый ветер. Короткая россыпь слов, словно порвалась нитка с бусами: «Нарушение герметичности… снос… срыв якорей… нефтепровод…» Мгновенный расчет — конструкций, техники, людей. Надвинутый шлем.

— Проход сужается, — в наушниках.

Голос. Чужой, но в памяти — свой.

— Сколько?

Кивок — на ответ, словно могут услышать.

Мощный мотор, что тащит к сердцу могучей машины. Машины, которой нельзя умереть. Медленно сдвигающиеся стальные стены. Скрежет. Робот? Предлагали, но кабель он не дотащит, далеко, а сигнал не проходит. Послать другого? Не в этот раз — решение нужно принять на месте.

В голове крутятся варианты: «если… то… иначе…» Про обратный путь — ни мысли. Проход сужается быстрей, чем сказали. Значит, придется решить проблему — на месте, в одиночку. Или — умереть…

Разум — холоден. Сердце — спокойно. Тот, кто останется жив, будет вспоминать дорогу туда — с улыбкой, нескромно жаловаться: «Там оказалось дел — на два удара кувалдой. Любой чернорабочий…» Врать. Для того, чтобы оправдать эту самую улыбку…

Сида хмурится.

Что–то такое счастье не напоминает ни мечты императрицы, ни страсти древней богини. Да и Пенда Мерсийский после недавнего совещания уверял, что Немайн не похожа ни на камбрийку, ни на римлянку… При этом о самом существовании чужой памяти он не подозревает.

Самый противный вариант!

Потому, что тогда выходит, что Немайн — сумасшедшая, хуже кэрроловских Безумного Шляпника и Мартовского Зайца.

Безумный Шляпник… Слишком много от него. Вся память — его, как и вся ухватка. Тогда — почему все сыплется, рук не хватает — удержать, глаз и ушей — уследить? У него все получалось, и куда как более трудное. Немайн роется в чужой памяти, словно в своей, пытается найти ответ. В конце концов, это необходимый этап исследования себя — прогон на холостом ходу. Жаль, недолгий. Радость, что недолгий!

Мысли прервал звук. Лес трещит, будто сквозь него семья кабанов ломится. Ружье наизготовку! Окрик — и побольше грозы в голос:

— Кто смеет беспокоить римскую августу? Назовись или умри!

Выбрала — так выбрала. Но для людей — не значит для себя…

В ответ — звонкое, но усталое:

— Другая римская августа!

И, рядом:

— Я это ты!

Да, Анастасия не умеет ходит по лесу, а Нион–Луковка, верно, задумалась — и превратилась из неслышного болотного духа в ходячий танк. Интересно, сколько шишек набила! И…

— А что вы тут делаете, а?

Вот, теперь их, наконец, и видно. Анастасия тяжело дышит, подол весь зеленый, не отстирать.

— Майни ищем!

Сестра–римлянка — и «Майни»? Все время была Немайн, и — если забудет — «Агусто».

— Ты забыла предупредить сестру, — сообщает Луковка, — она очень беспокоилась. Очень! Хорошо, вспомнила, что есть я. Меня ей почему–то не хватило, ну, мы отправились к тебе.

— Сиятельная Нион Вахан отвела меня к тебе. За руку. Сестра, почему она знает то, чего не знаю я?