Тамара Воронина - Перемещенное лицо. Триада

Словно прочитав его мысли, Нум Лит похлопал его по плечу, и даже эти краткое прикосновения обожгли холодом через куртку.

– У нас вполне исправно действует почта. Отъезд в другой город еще вовсе не означает, что никогда больше вы не увидитесь. Ты молод, Дан. Все еще впереди.

Гай, приняв лекарство, повеселел еще больше, глаза у него поблескивали, но смотреть на его лицо Дану было больно. И пусть он знал, что ни следа от ожогов не останется, что Гай чувствует эту боль не так, как чувствовал бы сам Дан, – все равно. Навсегда в памяти эта тонкая фигура в огне, этот совершенно нечеловеческий крик…

На прощание Гай дотронулся шершавой рукой до его щеки.

– Мы еще обязательно увидимся, Дан. Я не привязан к одному месту, верно, мама? Папа?

– Безусловно, – дружным хором ответили вампиры.

Он плелся по улице, понимая, что это все детские эмоции, что судить рано, что приходится приноравливаться и выбирать из двух зол меньшее, и когда тебя делают «перчаткой», все же лучше, чем когда раскорячивают на столе потехи благородного ради. Пока Нирут Дан не сделал ему ничего плохого, вполне откровенен, вполне прям и обещает только одно: жизнь, причем интересную. Но слово «собственность» не нравилось несмотря ни на какие философские рассуждения о том, кто тут раб и кто душою свободен. Очень не нравилась мысль о том, что завтра он уедет, и увидит ли еще Гая – большой вопрос. Да, конечно, оба живы, конечно, почту и тут изобрели, и, конечно, Гай вполне может приехать в столицу или куда там завтра отбывает Нирут, и тот же Нирут не запретит Дану встретиться с другом… наверное, не запретит. Так, только избавит от излишней сентиментальности. С целью закаливания характера и придания ему мужественности. Пожалуй, характер в этом нуждался. Не был Дан героем ни в каком смысле, а если вылезал когда Лазарь, так это одно недоразумение, а вовсе не раздвоение личности в хорошем смысле. Героем не был, а мягок – был. И даже сентиментален был, хотя изо всех сил это скрывал от окружающих и даже от себя. Надеялся, например, что плюшевый слон так и лежит в кладовке, но искать его ни за что не стал бы. Надеялся… начал надеяться, что Сашка Симонов может оказаться и жив, в другом мире, где посредственному магу приспичило посетить Россию… Глупости. Самые настоящие. Мы вообще в психушке или где?

Дверь ему открыл Мун и несколько секунд смотрел неузнавающе, а потом кивнул: проходи, мол. Сердце екнуло. Мун постарел и поседел. Очень заметно постарел и поседел.

– Вернулся, значит?

– Не добровольно, – признался Дан.

– Помиловала?

– Нет. Не она. Мун, я не знаю, кто он, но пришел один дядя и вот… спас.

– Это хорошо. Я рад.

Никакой радости ни в голосе, ни в глазах не было. Дан похолодел:

– Дана?

Мун вздохнул.

– Ты пройди к ней. Только постарайся… не испугаться. Мы потом поговорим, если ты захочешь. В дверь не стучи, не ответит. Просто заходи. Вторая комната направо. Иди, Дан. Иди…

Дан понял, что такое «замирает сердце». Пока он медленно пересчитывал два десятка ступенек, сердце притормозилось и билось весьма медленно. Слишком медленно. Руки стали ничуть не теплее вампирских. Не испугаться?

Вторая дверь направо была прикрыта неплотно, и Дан, послушавшись Муна, не стал стучать. Дана сидела на стуле у окна, спиной к двери, выпрямившись, как балерина. Шторы были задернуты, оставлена только маленькая щель. Дан прикинул: окно выходило на задний двор, а задние дворы здесь оригинальностью или тем более людностью не отличались. Потоптавшись на пороге, он сипло окликнул девушку.

– Дан? – воскликнула она, оборачиваясь. Дан не испугался. Он просто к месту прирос. Шторы были голубые и тонкие, поэтому света в комнате было достаточно. – Ты жив? Они тебя не нашли? – Голос ее упал. – Прости. Я понимаю, что пугаю теперь всех. Даже папу и братьев.

Дан подошел, поднял ее со стула и обнял. Эгоистически, чтобы не видеть, что стало с ее лицом. Дана положила голову ему на грудь.

– Они искали меня?

– Искали.

– Спрашивали у тебя, где я?

– Нет. Они сразу поняли, что я не знаю, потому что я очень удивилась. Очень. Я же ничего не знала.

– Тогда что?

– Я кусалась. Облила одному кипятком рожу, второго пнула… сам понимаешь куда. Сильно пнула. Я не люблю, когда меня насилуют.

– Дана…

– Помолчи. Ты тут ни при чем. Понял? Жалко только, что я не узнаю теперь, как оно должно быть по-настоящему. Даже не целовалась толком никогда.

Дан заставил ее поднять голову и поцеловал. Толком. Надо было, барану, раньше это сделать, а не заботиться о репутации… дозаботился.

– Тебе не противно?

– Дурочка, – нежно сказал Дан. – Какая же ты дурочка. Я же знаю тебя .

– Но для других-то это будет препятствием, да?

– Будет.

– Спасибо, что не соврал. Дан… я хочу знать, как оно должно быть. Ну сам посуди, что мне теперь… Ты понимаешь, да?

Еще бы он не понимал. Очень даже понимал, целуя, раздевая и укладывая на кровать, даже не позаботившись повернуть ключ в замке. Сломали жизнь. Так, легко, походя. Мало того что изнасиловали, еще изуродовали, изувечили – вон левая рука не гнется. Будущего лишили. Просто так. Потому что им так захотелось. Вернуться во внутренний город и покрошить сколько успею. Без разбора. Какая разница, кто из них – Мирт, Люм, Гарис…

Когда Дана выставила его вон, уже стемнело. Она счастливо улыбалась, гладила его по щеке, потом вдруг сказала коротко: «Спасибо, уходи» – и он понял, что надо молча встать и уйти. Без прощальных поцелуев и вообще без прощаний.

Мун ждал. И наплевать, что все понял. Этого хотела прежде всего Дана.

– Только себя не вини, – неожиданно проговорил Мун. – Знаю я тебя, все на себя возьмешь. Нет тут твоей вины, вовсе нет. Данка могла им просто на улице попасться… Почему, ты думаешь, я ее одну на ярмарку не пускал? Потому что туда благородные иногда захаживают. Я отец ей, но тебя не виню, и ты этого не делай. Сломали они девку, но не изменишь ведь. Ты, похоже, уезжаешь? С властителем?

– Я не знаю, кто он. Правда, Мун.

– И ладно. Узнаешь еще. Не жалей. Ни о чем не жалей, парень. И Данку не жалей. Просто – помни. Она девка хорошая. У нее будущего нет, а у тебя есть. Вот и живи будущим, но Данку помни. Иди, парень. Чем хочешь клянусь, ни она, ни я, ни сыновья тебя не виним. Дай-ка обниму тебя напоследок. Вряд ли уж увидимся.

Он обнял Дана весьма по-русски, похлопал по спине и подтолкнул к двери.

Он плелся по темным улицам. Это называется полный аут. Ни мыслей, ни чувств, ни желаний. Кого пытался убедить Мун Стамис этим повторением своего «не виню» – Дана или все же себя? Ну, пусть не виноват. Однако все равно – причина. Он, Дан, – причина того, как обошлись с девушкой благородные. И живи с этим как хочешь. Не прошлым живи, а будущим. И помни, что они с девчонкой сделали, когда тебя искали.