Фриц Лейбер - Валет мечей

С этими словами Гейл указала на Пальчики, которая и продолжила рассказ:

– В самом деле, господа, я видела, как капитан Фафхрд плыл сквозь туман, вверх по его пологому склону, где, довольно далеко от него, находилась цель его плавания… Я знаю, что глаза легко видят то, чего нет на самом деле, а голова моя была полна матросских сказок, и все же, даю слово начинающей ведьмы, – на вершине холма стояло плотное облако, формой и размером удивительно похожее на белый корабль с высокой кормой. Солнечные лучи так играли на его серебряных снастях, что глаза резало.

Потом от солнечных бликов у меня закружилась голова, и я перестала отчетливо видеть. Кое-что из этого я пересказала Гейл сразу, а остальное – когда спустилась.

Гейл снова перехватила инициативу:

– Мы пробежали через Соленую Гавань к восточному мысу. Туман заметно поредел, но видно все равно было плохо. Когда мы добрались туда, Мальстрем бурлил и над ним поднималась дымка. Но наверху все было чисто, и я отчетливо видела дядю Фафхрда, как он плыл высоко в небе, рядом с большим облаком-кораблем, от которого теперь был виден лишь один киль. Вокруг него кружили пять чаек. И тут все заслонила поднявшаяся снизу дымка. Я подумала, что нужно рассказать обо всем тебе, тетя Афрейт. Но поскольку мы все равно шли в сторону раскопок и встретили тетю Сиф, то решили все рассказать сначала ей.

Пальчики добавила:

– Господа, я видела то же самое, что и она. Но капитан Фафхрд был в тот момент очень далеко от нас. Мы могли принять за него большую морскую птицу – альбатроса в сопровождении пяти морских ястребов.

Слушатели переглянулись.

– Похоже на правду, – тихо произнесла Афрейт. – Фафхрд показался мне очень угнетенным, когда я в последний раз видела его в шахте.

– Ты веришь тому, что тут наплели эти девчонки? – недоверчиво переспросил Гронигер.

– Да уж конечно верит, – ответила за нее мамаша Грам.

– Но какой смысл просить жителей воздуха помочь найти того, кто провалился под землю? – недоумевал Скаллик.

– Отчаяние способно толкнуть человека на самые странные поступки, – сказала Рилл.

– Но как же быть с Мышеловом? – обратилась Сиф к Афрейт. – Как доверенное лицо Фафхрда, что ты скажешь о моем плане послать Пшаури к вулкану?

– Пусть идет, и удачи ему в пути. И пусть Локи успокоится навеки, – не колеблясь отвечала та. – Вот тебе еда на дорогу, лейтенант. – Она передала ему кусок хлеба, узкую твердую колбаску и полупустую флягу с вином.

Окинув собравшихся быстрым цепким взглядом, чтобы убедиться, что никто не подслушивает, Пшаури тихо попросил Афрейт:

– Госпожа, не согласишься ли ты, вдобавок ко всем твоим щедротам, оказать мне еще одну любезность? – Она кивнула, и он передал ей лист бумаги, на котором было что-то написано фиолетовыми чернилами. По-видимому, это было письмо, поскольку на нем еще сохранились остатки зеленой восковой печати. – Сохрани это до моего возвращения. А если я не вернусь, что вполне возможно, передай это капитану Фафхрду, если он вернется. Или прочти сама – и покажи госпоже Сиф, если сочтешь нужным.

– Я сделаю, как ты просишь, – ответила она тихо и тут же обычным своим голосом продолжала:

– Сиф, дорогая, не могла бы ты заменить меня и Фафхрда на раскопе? Я дам тебе его кольцо.

– Ну конечно, – немедленно согласилась та, отворачиваясь от матушки Грам, с которой оживленно о чем-то совещалась.

– Теперь пришла моя очередь подумать, а заодно и уложить спать этих двух непоседливых девчонок, поскольку они совершенно измотались. Я отведу их к тебе, Сиф, и устрою там. Скама, спаси меня от отчаяния, если только не будет в твоей воле послать под видом отчаяния вдохновение, – закончила свою мысль Афрейт.

Без долгих церемоний компания разделилась на три группы, и все разошлись в разные стороны: Пшаури двинулся на север, туда, где над горизонтом поднимался столб черного дыма; Сиф, Скаллик и Рилл вернулись на раскоп, Афрейт, Гронигер, два старика и две девочки направились в Соленую Гавань.

Плетясь в хвосте последней группы, Пальчики, которая после слов Афрейт действительно почувствовала чудовищную усталость, вдруг произнесла, громко и четко, но совершенно бессознательно, как человек, разговаривающий во сне:

Когда съест твое сердце пес,

Печень сожрет кот,

Пенис утащит еж,

Крепко тогда уснешь,

Дороги назад не найдешь.

– Ну и стишки же у тебя! – возмутилась Гейл. – О ком это ты? – поинтересовалась она, наморщив носик.

Афрейт спросила:

– Что это за стихотворение, дорогая? Кто тебя ему научил?

По-прежнему слегка нараспев, словно зачарованная, девочка произнесла:

– Это третья строфа квармаллийского заклятия смерти, имеющего силу лишь если его прочитать полностью. – Тут она встрепенулась, несколько раз часто моргнула и словно бы пришла в себя. – Откуда же я его знаю? – спросила она сама себя. – Моя мать родилась в Квармалле, это правда, но мы никогда никому об этом не рассказывали.

– И все же она научила тебя этому заклинанию, – с нажимом произнесла Афрейт.

Пальчики отрицательно покачала головой.

– Моя мать не пользовалась заклинанием смерти и меня никогда ему не учила. Она – белая ведьма, и это чистая правда. – Она озадаченно посмотрела на Гронигера, потом подняла недоумевающий взгляд на Афрейт:

– Почему память куда-то ускользает, когда нужно получить точный ответ на какой-то вопрос? Это потому, что люди не могут жить вечно?

Когда сознание в очередной раз сначала забрезжило, замигало, а потом, вспыхнув, разгорелось ровным ярким пламенем в его усталом мозгу, Мышелов мог бы поклясться, что спит и видит сон, в котором он находится в одной из самых укромных и труднодоступных комнат всего Ланкмара – хорошо ему памятной, хотя он и бывал здесь всего раз в жизни, а ноздри его наполнены характерной для Ланкмара смесью, сочетающей свежесть влажной вспаханной земли, затхлую вонь болота, доносящуюся с Великой Соленой Топи, горьковатый дым множества очагов и душные испарения тел бесчисленных людей и животных. Неужели, будучи без сознания, он одолел две тысячи миль, одну десятую пути вокруг всего Невона? Невероятно, но, с другой стороны, никогда еще не доводилось ему видеть такого подробного и отчетливого сна.

Однако, как известно, Мышелов привык, просыпаясь, не обнаруживать своего присутствия сразу, пока ему не станут окончательно ясны все обстоятельства и его место среди них.

Он сидел, удобно скрестив ноги, на расстоянии одного ланкмарского кубита (длина одного локтя) от низенького столика в изножье широкой кровати, накрытой покрывалом из белого шелка удивительно грубого плетения, в подземной комнате, сочетавшей функции спальни и будуара крысиной принцессы Хисвет, дочери богатого торговца зерном Хисвина, обитавшего в тщательно укрытом от посторонних глаз Нижнем Ланкмаре. Одно время Мышелов даже числился возлюбленным Хисвет – одной из самых жестоких и требовательных особ, что встречались ему в жизни. Он узнал эту комнату по множеству серебряных украшений, по бледно-фиолетовым драпировкам, а также по двум картинам, подобных которым ему не доводилось видеть нигде более: на одной из них обнаженную девственницу сжимал в страстных объятиях крокодил, на другой не менее бесстыдно переплелись тела юноши и самки леопарда. Как и пять лет тому назад, комната освещалась стоявшими вдоль стен прозрачными емкостями с фосфоресцирующими червями, но теперь к ним прибавились еще и клетки со сверкающими огненными жуками, подвешенные под потолком; были там также и светящиеся осы, и ночные пчелы, и бриллиантовые мухи размером с воробья. Прямо перед ним на низеньком столике стояли водяные часы с чашей для стока воды; на каждый третий вздох, или двенадцатый удар сердца, в нее падала капля, от которой по гладкой водяной поверхности расходились круги. Рядом стоял хрустальный графин с золотистым вином: при виде его Мышелову мучительно захотелось пить.