Елена Хаецкая - Искусница

— Корень всех бед — в детстве, — сказал Моран. — Но тебе еще повезло. Ты все-таки человеческий ребенок, а видела бы ты тролленышей!

— Я уже не ребенок, — возразила Диана.

Моран затряс головой.

— Детство до сих пор не отделилось от тебя, не превратилось в отдельную субстанцию, с которой можно манипулировать. Поверь, я сужу, исходя из собственного опыта. Взрослый человек обычно делает из своего детства все, что ему вздумается, — источник бед и печалей, надежд и разочарований. «Почему ты зарезал Хамурабида?» — «У меня было такое ужасное детство, тут не только Хамурабида, тут кого угодно зарежешь»… Никогда такого не слыхала?

Диана покачала головой.

— Кто это — Хамурабид?

— Какая разница, — досадливо отмахнулся Моран, — его все равно уже зарезали. Я просто пример привел. Убийца Хамурабида был абсолютно взрослым, вот что важно. А для тебя подобная возможность еще не открылась. Я хочу сказать — возможность наплевательски относиться к правде о своих ранних годах. Над тобой она все еще довлеет. Правда, я имею в виду. Правда довлеет. И это делает тебя вдвойне опасной. Понимаешь?

Диана кивнула.

— Но самое прекрасное в тебе, — продолжал Моран с жаром, — это способность на деструктивный поступок. Ты в состоянии взять ножницы и уничтожить настоящее произведение искусства.

— Оно не было настоящим, оно не было произведением, оно не было искусством, — отчеканила Диана.

Моран вылил коньяк в колу и отпил сразу полстакана.

— Не согласен с тобой по всем трем пунктам! — жарко воскликнул он и обтер лицо перчаткой.

На верхней губе Морана остались черные разводы.

— Вы испачкались, — сказала Диана.

— Такова судьба любого Мастера, — отрезал Моран. — Если ты творишь, ты неизбежно пачкаешься. Ремесло не дается в руки чистюлям. Ты должна это знать.

— Да нет, вы лицо сейчас испачкали…

— А, это. — Моран взял салфетку и принялся яростно тереть губы. — Чистил сапоги и заодно нагуталинил перчатки. На тюбике было написано, что эта штука хорошо действует на искусственную кожу. Превращает в настоящую. Что, конечно, полная чушь. Но я подумал — «а вдруг» — и начистил. А потом забыл. Вот сейчас ты напомнила…

Он бросил грязную салфетку на пол и взял другую.

Диана постукивала по своему стакану кончиками ногтей. Так делала мама. Очень по-взрослому. Почти все равно, что накраситься маминой французской косметикой.

Моран впал в задумчивость, настолько глубокую, что сам того не замечая вслух проговорил:

— Целый год жену ласкал…

От удивления Диана вздрогнула, а потом криво улыбнулась:

— И кто из нас двоих Сонечка Мармеладова?

— Ты тоже читала? — обрадовался Моран.

— Разумеется. Все читали. Это есть в школьной программе.

— А вот и нет, — сказал Моран. — В программе оно, может, и есть, но читали далеко не все, а кроме того, большинство взрослых об этом вообще забыли. Улавливаешь мою мысль?

— Вы возвращаетесь к идее о том, что я еще маленькая.

— Да, — кивнул Моран. — Именно так. Ты дитя, а дети безжалостны. К тому лее ты мастерица, следовательно, способна уничтожить что-нибудь большое и значительное. Независимо от того, насколько труден в исполнении подобный деструкт.

— Я думала, мастера создают, а не уничтожают, — возразила Диана.

— Чушь! — рявкнул Моран. — Примитивное и пошлое представление о мастерах, которое следовало бы искоренять из обывательских мозгов оперативным путем, если другим не получается! Истинный мастер твердо уверен в том, что в любой момент может создать новую вещь, получше прежней, и потому недрогнувшей рукой отправляет в небытие абсолютно любые, даже самые ценные и трудоемкие творения.

К ним подошел официант, неодобрительно посмотрел на брошенную на пол салфетку, но поднимать не стал и даже носком ботинка не отодвинул. Кисло осведомился, не принесли ли еще что-нибудь. Моран сказал:

— Тебе-то какое дело?

Официант пожал плечами. У него в кармане черного фартука, дважды обернутого вокруг худых бедер, зазвонил мобильник. Официант выдернул мобильник и сказал:

— Ага. Ну. Нет еще. Ага.

И ушел куда-то в темные недра подземной кафешки.

Моран проводил его глазами и снова повернулся к своей спутнице:

— Ну что, пойдем?

— Надо заплатить, — остановила его Диана.

Моран так и плюхнулся на стул, с которого уже было поднялся.

— Что надо?

— Заплатить, — повторила она потверже.

— Ну вот еще. У меня и денег с собой нет.

Диана полезла в карман пальто и вытащила сотню. Моран с любопытством следил за ней.

— У тебя всегда в карманах деньги?

Она держала сотенную двумя пальцами, отстраненно и даже как будто брезгливо, и смотрела на Морана. Неожиданно до него дошло, что и отстраненность, и особенно брезгливость эти относились не к деньгам, а лично к нему, к Джуричу Морану. Такой вот тонкий, опосредованный способ сообщить человеку, что он — дерьмо. Заманил девушку в кафетерий и выпил колы с коньяком за ее счет.

— Убери бумажку, — прошипел Моран. — Спрячь ее в карман. Я видел, какие тут цены. Сотенной все равно не хватит. Бежим!

— Что? — растерялась Диана.

— Бежим!

Моран схватил ее за руку, выдернул из-за стола, вытолкнул из кафешки и поволок за собой по набережной.

За ними, кажется, гнались.

Диана вжала голову в плечи и боялась оборачиваться. У нее онемели ноги. Во всяком случае, стали какими-то чужими. Как будто к туловищу приставили два бревна на шарнирах. А вот левая рука, за которую тащил ее Моран, болела по-настоящему.

Моран мчался, пригнувшись к земле, стелясь, как волк или поземка, длинными прыжками. Вихлявое пальто развевалось за его спиной, заметая следы.

Западный ветер, ошалев от тысячи крохотных переулков, совершенно сбился с пути и метался, как обезумевшая птица.

То он хлестал Морана по левой щеке, то по правой, то пытался остановить, воздвигая незримую стену у него перед грудью, так что Морану приходилось идти на таран.

Наконец они с Дианой влетели в подъезд и захлопнули дверь. Задыхаясь, Диана упала на грудь Морану. Он подержал ее за трясущиеся плечи, потом отодвинул:

— У тебя какая-то неприятная влага на лице.

Диана шмыгнула носом. Если у нее и слезились глаза, то теперь от ярости они совершенно высохли.

— Кстати, у нас в подъезде нет домофона, — заметил Моран. — И замка, соответственно, тоже нет. Сюда может войти кто угодно. И в любую минуту. Не боишься, а?

Диана молчала.

— Пойдем ко мне, пересидим, — дружески предложил Моран.

— Не надейтесь, — отрезала Диана.

— Тебе надо переодеться, иначе тебя узнают и оштрафуют. Сообщат родителям и по месту учебы. Неприятностей наделают.

— Я не пойду к вам в квартиру, — сказала Диана. — Вы это поняли?