Роберт Джордан - Око Мира

Ила успокоилась, но про себя Перрин отметил, что извиняться она не стала. Вместо извинения она посмотрела на Илайаса и печально покачала головой, затем отряхнула руки и принялась доставать ложки и глиняные миски из красного сундука на боку фургона.

Раин повернулся обратно к Илайасу.

— Мой старый друг, сколько раз должен я говорить тебе, что мы никого не пытаемся обратить. Когда деревенский люд любопытствует о наших обычаях, мы отвечаем на их вопросы. Да, правда, намного чаще спрашивающий молод, и иногда один из них уходит вместе с нами, но — по своей собственной воле, по своему собственному желанию.

— Попробуй скажи это тем фермерским женам, которые только что узнали, что их сын или дочь сбежали с Лудильщиками, — скривившись, сказал Илайас. — Вот потому-то города побольше не разрешают вам даже лагерь свой разбить возле их стен. Деревни терпят вас, так как у них есть что чинить, но городам этого не нужно, и горожанам не нравится, когда своими разговорами вы подбиваете молодежь пускаться в бега.

— Мне неведомо, что разрешают или запрещают города. — Терпение Раина казалось безграничным. Определенно, гнев вообще не знал над ним власти. — В городах всегда найдутся люди, склонные к насилию. Во всяком случае, я не думаю, что песню можно найти в городе.

— Не хочу обидеть вас, Ищущий, — медленно произнес Перрин, — но... ну, я не полагаюсь на силу. Не помню, чтобы я боролся с кем-то в летах, не считая состязаний по праздникам. Но если кто-то ударит меня, я дам сдачи. Коли я так не сделаю, то лишь внушу ему мысль, что он может ударить меня, когда бы ему ни вздумалось. Некоторые люди считают, что можно использовать других в своих целях, и если не дать им понять обратного, они просто так и будут издеваться над теми, кто слабее их.

— Некоторым людям, — заметил Айрам с неизбывной печалью, — никогда не одолеть своих низменных инстинктов. Он сказал это, взглянув на Перрина, отчего стало ясно, что говорит он вовсе не о тех задирах, которых упоминал Перрин.

— Бьюсь об заклад, что убегать тебе приходилось не единожды, — сказал Перрин, и лицо молодого Лудильщика вытянулось от гнева, который не имел ничего общего с Путем Листа.

— А вот мне, — сказала Эгвейн, испепеляя Перрина взглядом, — интересно встретить того, кто не считает, что его мускулы могут разрешить любую проблему.

К Айраму вернулось хорошее настроение, и он встал, с улыбкой протянув девушке руки.

— Позволь показать тебе наш лагерь. Здесь и танцуют!

— С удовольствием, — улыбнулась в ответ ему девушка.

Ила выпрямилась, достав из маленькой железной печки каравай хлеба.

— Но ужин уже готов, Айрам.

— Я поужинаю у матери, — сказал через плечо Айрам, взяв Эгвейн под руку и уводя ее от фургона. — Мы поужинаем с матерью..

Он одарил торжествующей улыбкой Перрина. Айрам с Эгвейн побежали, и до Перрина донесся смех девушки.

Перрин встал на ноги, затем остановился. Вряд ли здесь с ней приключится какая беда, если весь лагерь следует, как утверждает Раин, этому самому Пути Листа. Обернувшись к Раину я Иле, — те оба смотрели вслед внуку, — он сказал:

— Прошу прощения. Я — гость, и мне не следовало бы...

— Не глупи, — успокаивающе сказала Ила. — Это его вина, а не твоя. Садись и ешь.

— Айрам — беспокойный молодой человек, — с печалью добавил Раин. — Он хороший мальчик, но порой я думаю, что Путь Листа окажется для него труден. С некоторыми, к сожалению, так бывает. Ладно, оставим. Мой костер — ваш. Хорошо?

Перрин медленно сел на место, по-прежнему чувствуя себя неловко.

— А что бывает с тем, кто не может следовать Пути? — спросил он. — С Лудильщиком, я имею в виду?

Раин и Ила встревоженно переглянулись, и Раин сказал:

— Они покидают нас. И Потерянные уходят жить в деревни.

Ила пристально посмотрела в ту сторону, куда ушел внук.

— Потерянные не могут быть счастливы.

Она вздохнула, но когда женщина стала раздавать миски и ложки, лицо ее снова было спокойно.

Перрин потупился, кляня себя за этот вопрос, и больше разговоров не было. Ила молча наполнила миски густым овощным рагу, молча раздала толстые ломти хлеба с хрустящей корочкой. Ели все тоже молча. Рагу оказалось очень вкусный, и Перрин умял три порции и лишь потом остановился. Илайас, как отметил, ухмыльнувшись, юноша, опустошил четыре миски.

После ужина Раин набил трубку, Илайас достал свою и тоже набил ее из непромокаемого кисета Раина. Раскуривание, уминание табака, повторное закуривание, а молчанию будто не было конца. Ила достала узелок с вязанием. Солнце превратилось в красный мазок пожара над верхушками деревьев на западе. Лагерь устраивался на ночь, но суета не улеглась, лишь изменилась. Музыкантов, игравших, когда путники вошли в лагерь, сменили другие, и еще больше народу, чем раньше, танцевало в свете костров, — тени прыгали и метались по стенкам фургонов. Где-то в глубине лагеря зазвучал хор мужских голосов. Перрин соскользнул с бревна на землю и вскоре почувствовал, что клюет носом.

Через некоторое время Раин произнес:

— Не встречал ли ты кого-нибудь из Туата'ан, Илайас, с тех пор как был у нас прошлой весной?

Глаза Перрина медленно открылись, и вновь веки потянуло вниз.

— Нет, — ответил Илайас, не вынимая трубку изо рта. — Не люблю, когда вокруг меня сразу много людей.

Раин хохотнул:

— Особенно таких, которые живут совершенно не так, как ты сам, а? Нет, мой старый друг, не волнуйся. Я уже многие годы как отказался от надежды, что ты вступишь на Путь. Но после того, как мы виделись с тобою в последний раз, я услышал одну историю, и если ты еще не слышал ее, то, может, она заинтересует тебя. Меня она заинтересовала, и я слышал ее вновь и вновь, всякий раз, как мы встречали других из нашего народа.

— Я слушаю.

— Все началось весной, два года назад. Один отряд Народа пересекал Пустыню северным маршрутом.

Сонливость Перрина тотчас как рукой сняло.

— Пустыню? Айильскую Пустыню? Они пересекали Айильскую Пустыню?

— Кое-какой люд заходит в Пустыню, и их не беспокоят, — сказал Илайас. — Менестрели. Торговцы, если они честны. Туата'ан постоянно ходят через Пустыню. Купцы из Кэймлина там бывали до истории с Древом и Айильской Войны.

— Айильцы избегают нас, — с грустью отметил Раин, — хотя многие из нас пытались поговорить с ними. Они наблюдают за нами издали, но близко не подходят и не подпускают нас к себе. Временами меня охватывает беспокойство: вдруг им известна песня, хотя я и не считаю это правдоподобным. Знаете ли, у Айил мужчины не поют. Разве не странно? Со времени, как мальчик-айил становится мужчиной, он не поет ничего, кроме боевой песни или погребальной над павшими. Мне доводилось слышать, как они поют над своими погибшими и над теми, кого они сразили в бою. Эта песня заставит рыдать и камни.