Роберт Джордан - Перекрестки сумерек

Она раздраженно фыркнула, однако позволила ему снова обнять себя за талию и сделала то же сама. Но не удержалась, чтобы не кинуть на него предупреждающий взгляд.

Мэт покачал головой. Да она безумнее мартовского зайца, если считает, что ему это нравится! У всех женщин есть хоть что-то мягкое поверх мышц (по крайней мере, у тех женщин, которые ему нравились), но обнимать Эгинин было все равно что обнимать столб изгороди. Ее талия была почти такой же твердой и так же была лишена гибкости. Он никак не мог догадаться, что Домон нашел в ней. Может быть, она не оставила иллианцу другого выбора. Она его попросту купила, как покупают лошадь. Чтоб мне сгореть, я в жизни не пойму этих Шончан, подумал он. Да ему не то чтобы очень и хотелось. Вот только ему надо было их понять.

Когда они уже повернулись, чтобы уходить, он бросил последний взгляд на гавань и почти пожалел об этом. Лишь два небольших суденышка виднелись сквозь плотную стену тумана, медленно плывущую вдоль гавани к морю. Плывущую против ветра. Пора уходить, давно пора.

От реки до Великого Северного тракта было больше двух миль пешком по холмистой местности, покрытой по-зимнему бурой травой и усеянной группами увитых лозами кустов, сквозь которые было невозможно проломиться даже сейчас, когда большая часть листвы опала. Возвышенности вряд ли заслуживали наименования холмов, по крайней мере для того, кто еще мальчиком лазал по Песчаным холмам и горам Тумана, – в его собственных воспоминаниях были провалы, но кое-что Мэт все же помнил, – вскоре он уже был рад, что его рука кого-то обнимает. Он слишком долго сидел без движения на этой проклятой скале. Покалывание в бедре перешло в глухую боль, но он все же прихрамывал и без чье-либо поддержки начал бы спотыкаться, взбираясь вверх по склонам. Не то чтобы он опирался на Эгинин, нет, разумеется; но ощущение ее талии под рукой придавало ему устойчивости. Шон-чанка хмуро взглянула на него, словно он пытался к ней приставать.

– Если бы ты делал то, что тебе говорят, – проворчала она, – мне не пришлось бы тебя сейчас тащить.

Мэт снова оскалил зубы, на этот раз не пытаясь изображать ухмылку. Удивительно, как Ноэлу удавалось так легко ковылять рядом с ними; он ни разу не сбился с шага, одной рукой придерживая корзину с рыбой на бедре, а в другой неся удочку. Несмотря на то что старик выглядел весьма потрепанным жизнью, он был довольно-таки проворным. Временами даже чересчур проворным.

Их путь лежал через северную часть Небесного Круга с его длинными, открытыми с концов ярусами сидений из полированного камня, где в более теплую погоду зажиточные горожане восседали на мягких подушках под разноцветными холщовыми тентами и смотрели, как скачут их лошади. Сейчас тенты и шесты были убраны, лошади стояли в городских конюшнях – те, которых не забрали Шон-чан, – и сиденья пустовали; лишь горстка мальчишек шныряла по ярусам вверх-вниз, играя в прятки. Мэт любил лошадей и скачки, но его глаза скользнули мимо Круга к Эбу Дар. Каждый раз, взбираясь на вершину очередного холма, он видел массивные белые городские стены, настолько широкие, что по их вершине вокруг города была проложена дорога, и это давало ему предлог на минутку остановиться, чтобы посмотреть на них. Глупая женщина! Если он немного хромает, это еще не значит, что она тащит его! Он ведь как-то ухитряется сохранять доброе расположение духа, принимать то, что ему выпало, и не жаловаться. Почему бы и ей не поступать так же?

За городскими стенами в сером утреннем свете блестели белые крыши и стены, белые купола и шпили, окруженные тонкими цветными полосками – воплощение мира и покоя. Он не мог разглядеть провалы в тех местах, где здания были сожжены дотла. Длинная череда влекомых волами фермерских повозок с высокими колесами неспешно текла сквозь большую арку ворот, которой открывался Великий Северный тракт; мужчины и женщины стремились на городские рынки с тем немногим, что у них еще оставалось на продажу к концу зимы, и посреди них – купеческий караван из нескольких больших, покрытых парусиной фургонов, везущих товары, Свет знает откуда. Еще семь караванов, насчитывающих от четырех до десяти повозок, стояли в линию на обочине дороги, ожидая, пока стража ворот закончит досмотр. Торговля не останавливалась никогда, пока светило солнце, кто бы ни правил городом, разве что там шли бои. А иногда она продолжалась и в этом случае. Поток людей, движущихся в обратном направлении, состоял в основном из Шончан: стройные ряды солдат в сегментированных доспехах, раскрашенных полосками, и в шлемах, похожих на головы огромных насекомых, некоторые пешком, некоторые верхами; дворяне, передвигающиеся исключительно верхом, в расшитых плащах, плиссированных костюмах для верховой езды и кружевных вуалях или широченных шароварах и длиннополых куртках. Шон-чанские поселенцы также еще не все покинули город – из ворот выезжали повозка за повозкой, наполненные фермерами и ремесленниками с орудиями их труда. Поселенцы начали отправляться сразу же как сошли с кораблей, но пройдут еще недели, прежде чем в городе их не останется. Это была мирная сцена, будничная и обыденная, если не знать того, что лежало за ней; однако каждый раз, когда они поднимались на холм, откуда были видны ворота, в его памяти вспыхивали картины шестидневной давности, и вот он снова был здесь – той ночью, у этих самых ворот.

…Пока они шли через город от Таразинского дворца, буря усилилась. Дождь лил как из ведра, молотя по крышам потемневшего города и отмывая до блеска камни мостовой под конскими копытами, а ветер, с воем несущийся с моря Штормов, кидал пригоршни воды, как камни из пращи, и рвал одежду с такой силой, что все попытки остаться хоть сколько-нибудь сухим были обречены с самого начала. Тучи скрыли луну, и потоп грозил поглотить свет фонарей, которые несли на шестах Блерик и Фен, шедшие впереди остальных. Затем они вошли в длинный проход в городской стене, который представлял собой некоторое укрытие, во всяком случае от дождя. Ветер метался под высокими сводами туннеля, издавая жалобные звуки наподобие флейты. Стражи ворот стояли в дальнем конце прохода, четверо из них держали такие же светильники на шестах. Остальные – их было около дюжины, и половина из них Шончан, – в руках сжимали длинные алебарды, какими можно разрубить всадника в седле или стащить его на землю. Еще двое Шон-чан без шлемов выглядывали из освещенного проема двери караулки, встроенной в оштукатуренную стену, а движущиеся тени позади них говорили о том, что внутри есть и другие. Слишком много, чтобы пробиться без шума, возможно даже, слишком много, чтобы вообще пробиться. По крайней мере это вряд ли удастся без того, чтобы все здесь не взлетело на воздух, как фейерверк Иллюминатора, взорвавшийся в его руке.