Танит Ли - В поисках Белой ведьмы

— Во имя Масримаса, вы опозорили меня и должны дать мне что-то!

— А если я откажусь?

Он улыбнулся, считая, что увидел мою слабость.

— Тогда я лично позабочусь, чтобы весь город понял, господин мой, что вы боитесь со мной встретиться, сомневаясь в своих силах. Что не принесет вашему делу ничего хорошего, это я вам обещаю.

— Положим, я принимаю вызов. То, что я сделал, я могу сделать еще раз. Какое оружие вы выберете, чтобы нанести поражение волшебнику?

— Если вы честный человек, вы будете придерживаться кодекса дуэлей и воспользуетесь единственным оружием, которое он допускает, — мечом. Если вы предпочитаете шакальи уловки, вы найдете меня готовым и к ним. Я тоже проходил жреческую подготовку.

Меня привела в замешательство одна черта, которую я внезапно заметил. Несмотря на масрийский цвет кожи, у него были голубые глаза, а это, как я слышал, было отличием королей династии Храгонов. — Скажите мне лучше, кто вы, — сказал я.

— По вашему лицу видно, что вы угадали. Это ничего не меняет. Я принц Сорем, сын императора. Вызов остается в силе.

— Вы, должно быть, думаете, что я сумасшедший, приглашая меня убить наследника.

— Я не наследник, — ответил он холодно. — Моя мать — его бывшая жена, он ее прогнал. С этой стороны вы можете не ожидать сложностей — я не в фаворе. Я прослежу, чтобы вы были в безопасности, если вы меня раните. Если. На этот счет особо не беспокойтесь. В течение месяца я дам о себе знать.

Он с шиком развернул лошадь и ускакал; колонна последовала за ним парадной рысью.

Оглянувшись, я увидел лицо Кочеса и чуть не засмеялся.

— Приободрись. Это я буду драться, а не ты.

Он пробормотал, что мне будет поставлено в заслугу убийство этого лишнего принца, который все равно был в немилости. Принцы без конца воевали друг с другом и в Цитадели, и вне ее. Сам наследник, обеспокоенный своим будущим — а большинство наследников имеют для этого причину, — найдет средства вознаградить меня за смерть Сорема: его трону одной угрозой будет меньше. Что же касается Императора, так он стал отцом многим и сбился со счета; с возрастом он потучнел и интересовался только ловкими юношами, которых брал в свою постель, а с ними, ходил слух, мало что мог сделать.

Меня утомила болтовня об императорском дворе, который казался таким далеким от моей судьбы. Я был потрясен поворотом дел. Кроме того, в Сореме было что-то тревожащее, что-то, напомнившее мне самого себя, каким я был, а может и оставался, — молодым, вспыльчивым, не в ладах со своей жизнью. Я праздно подумал, не была ли выгнанная жена императора некрасивой, раз она была выгнана. Но, казалось, женщина, родившая его, должна была иметь некоторую прелесть, в нем это было заметно. Это напомнило мне крарл Эттука, Тафру, все зло, которое, я подумал, осталось позади меня. Принимая во внимание его положение в Цитадели, влияние командира джерда, я решил, что все это было костью, брошенной Сорему в лучшие дни. Совершенно очевидно, что среди королевских дворов не очень-то распространена практика помещать своих принцев в армию, хотя Храгоны и происходили от воинов. Однако он хорошо держался и был превосходным наездником. Он также упомянул подготовку жреца. Может быть, все это были плоды, которые он сам для себя сорвал. Нельзя было не заметить, что его люди к нему хорошо относились. Он пользовался тем, что было у него под руками, и довольно хорошо это делал, но права, принадлежавшие ему по рождению, были для него более желчью, чем медом: со всех сторон толпы, ждущие, что он упадет, чтобы посмеяться над ним. Не удивительно, что у него была болезненная гордость. Услышав о толпе хессеков в Роще, он, как молодой лев, выскочил, готовый к бою. Обнаружив меня, он понял, что боги послали ему новое испытание. Он убил бы меня, если бы мог. У меня не было другого выбора, кроме как изменить его цель. И это меня раздражало.

Когда я ушел из Рощи, красно-кирпичное солнце опускалось за черепичные крыши в далекое болото на западе.

Бар-Айбитни на закате окрасился новым цветом — лихорадочно, мрачно мерцали черепичные крыши и оштукатуренные разноцветные стены. В высоких молельных башнях Пальмового квартала жрецы пламени пели гимн огненному солнцу Масримаса.

У стены Рощи слонялся какой-то человек. Увидев меня, он поклонился и коснулся пальцами груди — так масрийцы приветствовали религиозных иерархов. — Блистательный господин, мой хозяин послал меня умолять вас нанести ему визит. Его дом — ваш дом, он даст вам все, что вы пожелаете, если вы избавите его от мучений.

— Что за мучения?

— Камень, ужасный камень в мочевом пузыре.

Фунлин, богатый купец, которого обещал мне Лайо, решил, наконец, рискнуть.

Я сказал, что пойду с этим человеком, управляющим Фунлина, и велел ему проводить меня.

Если бы кто-нибудь наблюдал за нами, милое зрелище предстало бы перед ним: по улице не торопясь идет молодой высокий щеголь в сопровождении трех разодетых корабельных офицеров, похожих, тем не менее, на разбойников, и шести грязных хессеков, похожих на полоумных. Не было бы удивительным, если бы перед нами закрыли ворота, однако все-таки этого не случилось.

Дом был расположен в фешенебельном квартале города ближе к Стене Храгона и к Пальмовому кварталу. В саду с черными стрижеными деревьями высился особняк, украшенный лепниной и изразцами на фронтонах, опираясь на позолоченные колонны, украшенные резьбой и напоминающие ствол пальмы. Узкая полоска бассейна смягчала дневную жару. Фонтан представлял собой льва из белого камня, глядящего в воду. У него были женские груди и орлиные крылья, а из окруженных бородой губ, сложенных трубочкой, как будто он собрался свистнуть, вылетала сверкающая струя воды, и это было единственным движением и единственным звуком в тишине.

В окнах особняка не было света.

Фигура, закутанная в покрывало, открыла нам дверь и зашлепала впереди нас по полу маленькими босыми ногами.

Управляющий попросил моих слуг остаться внизу и повел меня вверх по лестнице на второй этаж. Пока мы здесь ожидали возвращения девушки, он сказал мне:

— Простите, господин, за плохое освещение. Это причуда моего хозяина.

— Почему?

Казалось, вопрос его озадачил.

— Это касается старой веры, — сказал он. — Я прошу прощения. Мы думали, вы посвящены в хессекскую веру.

— Я похож на священника? Я не жрец. Но ведь это масрийский дом.

— Отчасти, господин. Тем не менее когда человек в отчаянии, он обратится куда угодно. Но если вы сами не придерживаетесь масрийского канона…

— Я чужестранец, — сказал я. — Расскажите мне о старой вере.

Прежде, чем он ответил, что-то промелькнуло в моем мозгу, какой-то намек, воспоминание о разговоре на борту корабля. Старая вера… Темнота, противопоставленная яркому свету Пламени, солнце и факел — символы Масримаса, нечто темное и мистическое, заплесневелая пыль с гробницы древнего хессека.