Танит Ли - В поисках Белой ведьмы

Увидев мое лицо, ока тихо сказала:

— Ты все же сделаешь это? Никакие мои мольбы не переубедят тебя.

— Нет. Это выше твоих слов и моих. Выше всех нас.

— Ты скажешь, что заставляет тебя идти на это?

— Сказал бы, если бы это помогло нам. Не поможет.

Она притянула меня к себе, обняла и сказала:

— Ну, хорошо. Я ни о чем больше не спрошу.

Если бы я когда-нибудь плакал с тех пор, как стал мужчиной, то я бы заплакал тогда. Я предвидел и мою смерть и ее так же ясно, как видел солнечный свет на красной стене.

В этот момент не нужны были резкие звуки, однако дверь распахнулась, и вбежала бронзовая девушка Айсеп.

— Императрица, — отрывисто заговорила она. — Ваш сын…

Она могла не продолжать За ее спиной появился Сорем.

Он был в черном, как предписывала перед коронацией традиция, и от этого гнев на его лице был еще более очевиден. Он схватил бронзовую девушку за волосы. Она вздрогнула, но не издала ни звука.

— Да, — сказал он нам.

Он посмотрел на Малмиранет, на ее тонкое платье, увидел, под ним ничего нет, и взъярился еще больше. На меня он не смотрел.

Малмиранет отошла от меня.

— Айсеп, — сказала она, — пожалуйста, возьми леопардика и накорми его, если он захочет еще чего-нибудь, после того как съел мой пояс. — Она говорила легко, как будто ничего особенного не происходило. Почти неохотно Сорем выпустил девушку, которая кинулась вперед, подхватила котенка и пояс и выбежала вон. Сорем демонстративно закрыл дверь.

Стоя к нам спиной, он сказал:

— Я вижу, что все во дворце, кроме меня, знают, что между вами происходит. Я знал, что вы похотливы, мой Вазкор, желанный гость в постелях Пальмового квартала. Но я удивлен, что своей похотью вы оказываете честь телу моей матери.

— Давайте разберемся, — сказал я. — Ваше понятие о чести допускает пробираться тайком в ее комнату, чтобы проверить, как она хранит обет безбрачия?

Он резко обернулся, выкрикнув какое-то проклятие.

Малмиранет мягко заговорила с ним:

— Мой милый, я не давала клятву жрицы, как ты помнишь.

— Да, ты выбирала мужчин, — ответил он. — Это было твое дело. Но этот, этот пес с севера, который кропит своей спермой, как винам…

Я чувствовал себя довольно вяло и из этого состояния перешел к тупой злости. Сейчас я лишь улыбнулся бы с горечью. Опять произошла бессмысленная ссора. Что владело им?

— Месяц назад ты меня иначе называл, — сказал я.

— Я доверял тебе тогда, хотя и не должен был обманываться. Пятьсот мужчин и женщин умерли по твоей вине, Вазкор, когда горел город, а ты убеждал меня, что так и Должно быть.

— И ты опять об этом вспоминаешь.

— Я никогда не забывал об этом.

— Ты забыл только одну вещь, — сказал я, — себя.

— Во имя Масримаса, — сказал он отрывисто и шагнул ко мне. Его глаза были полубезумны. — Ты бы стал, если бы смог, королем вместо меня, — закричал он. — Заговор — твое самое верное оружие, это да еще инструмент у тебя между ног, которым ты пользуешь ее для этой же цели. Это таким образом ты собираешься взобраться на мой трон? При помощи женской страсти? — Кто сказал тебе это? — спросил я.

Он с усилием овладел собой и ответил:

— Один из капитанов Денейдса доложил мне, что тебя видели на рынке разговаривающим с симейзскими колдунами. Я знаю о твоих связях с Симой — хотя бы этот Лайо, твой бывший раб. Я не знаю, что за заговор ты плетешь, Вазкор, но предупреждаю, я защищен от него.

— Очень жаль, что вы не были защищены от дурацкой болтовни, господин, — сказал я. Я подумал, а не капитан ли рассказал ему о моей связи с Малмиранет. Кое-кто Знал некоторые факты, и едва ли было мудрым скрывать все от Сорема, раз уж так вышло. Он бранился, как ребенок или как пьяная девица.

Он побледнел, как пепел в холодном очаге. И сказал хрипло:

— Я доверял тебе. Я бы сделал тебя моим братом, другом.

Он пересек комнату и ударил меня по лицу. Я никогда никому не позволял оставлять это без ответа, если только мои руки и мозг были свободны. И будьте спокойны, я ему Ответил.

Он растянулся на мозаике, как раз в том месте, где леопард кусал красный пояс, и концы его свисали из пасти звереныша.

Красная кровь струей вытекла из углов рта Сорема.

Он медленно поднялся, прислонился к стене и посмотрел на меня. Его глаза были полны слез. Затем он крикнул, и Яшлом с шестью джердиерами вошел в комнату.

Малмиранет отодвинулась, вертя на запястье золотой браслет-змейку, и смотрела на нас, как бы не желая быть свидетельницей позора. Теперь она прошептала:

— Нет, Сорем, ради меня.

Ее голос дрожал, как тогда ночью, когда она просила меня о его безопасности. Но я понял, что она просила не ради себя и не ради меня, а ради него самого.

— Мадам, — ответил он, — я считаю ваши дела слабостью. Не вынуждайте меня подозревать ваше участие в заговоре.

Она повернулась, чтобы посмотреть ему в лицо. Однажды она посмотрела так на меня, и я хорошо запомнил этот взгляд. Сорем заморгал и отвернулся. Не глядя ни на кого из нас, он велел шести джердиерам проводить меня в отведенные мне апартаменты. Я никогда еще не слышал, чтобы приказ отправить человека в тюрьму звучал так изысканно.

Я пришел к ней невооруженным, при мне не было ни меча, ни ножа. К тому же и двигался я медленно. Испарения с болота сделали меня ленивым, и я не мог сразу отбросить эту лень, чтобы схватить какое-нибудь оружие из имеющихся под рукой — табурет или одну из охотничьих ник со стены. Мне все это казалось мелким по сравнению с моим внутренним отчаянием. А к Силе я не осмелился прибегнуть. Я отказывался от этого самого близкого и эффективного из всех видов оружия. Я подумал: «Может быть, идиотизм Сорема, и его злоба — тоже дело рук ведьмы. Она это сделала, чтобы сковать меня. Если я воспользуюсь Силой, которая во мне, она тоже сможет управлять ею, и обернет ее на мое уничтожение. Если я не буду ею пользоваться, ведьме понадобится больше времени, чтобы убить меня. Но все же она до меня доберется».

Моя темница представляла собой несколько комфортабельных комнат в одной из дальних башен, они были отделаны мрамором и изразцами, книги в одной из комнат занимали целую стену, был также бар с винами и ликерами, а кровать покоилась на спинах четырех лежащих женщин-львов. В Бар-Айбитни нет ничего простого: не бывает ни статуи льва без женской головы и грудей, ни лошадей без крыльев, ни человека без двойственности в душе.

Я потерял голову. Я был молод и глуп. Я уселся на прелестную кушетку, выпил рома и красного вина и опьянел. Раньше не удавалось напиться, так как мне требовалось совсем мало еды и питья, а если их было чуть больше — мне становилось плохо, как стало и сейчас. Потом я спрятал свой разум от мира и уснул.

Проснулся я утром. Птички пели в клетках на ветвях дерева. Я был в оцепенении, совершенно не зная, что делать, но слишком долго я об этом не беспокоился. Итак, я лежал в постели, глядя в небо за окнами, через железные решетки, и это напомнило мне Эшкорек и мое пребывание в тамошней тюрьме. И, как и тогда в Эшкореке, я встречал свою смерть болезненно слабым, почти бессильным.