Танит Ли - В поисках Белой ведьмы

Я знал, что все было так, как она сказала. Она снова наслала на меня чуму. Внутри меня все горело, а ноги подкашивались, как ватные. Я почти ничего не видел и не слышал, и не упал только потому, что оперся спиной на мачту. Обвившись вокруг меня, она нашла мой рот и вцепилась в него губами, словно желая высосать из меня мою жизнь.

Я каким-то образом нащупал нож. Моя рука налилась свинцом, а пальцы были, как вода, но я приказал им действовать. Казалось, прошел час, прежде чем мне удалось поднять руку. Она не заметила ни эту руку, ни нож в ней, присосавшись ко мне ледяным поцелуем. Она заметила это только тогда, когда острие прошло у нее под лопаткой и вонзилось в сердце.

Я первый раз в жизни убил женщину, убил намеренно. Но убить ее значило раздавить камнем гадюку. Несмотря ни на что, удар был точен, она какую-то долю секунды еще сопротивлялась, затем ее единственный глаз застыл в неподвижности и она упала на палубу. Она не произнесла предсмертного проклятия — видно она до самого дна исчерпала запас своей безысходной ненависти ко мне.

Она взяла верх над Шайтхуном. Да, возможно, она была мудра, но, как и я, смертна.

Я перешагнул через нее и, шатаясь, двинулся к перилам. Мой затуманенный взгляд и мой затуманенный разум внезапно прояснились. Я подумал: «Вот! Теперь все кончено, для меня и для тех крыс, которые меня убили». Ко мне вернулась моя былая Сила. Я увидел, как от меня расходятся лучи, пронзая светом сгрудившихся людей, тело Лели, висящий труп, мачты, ванты и даже темную стену ночи.

Занялся огонь. От него загорелся край серого платья Лели. Да, она должна исчезнуть в огне, как исчезло в нем все остальное: Бит-Хесси, умершие от чумы, слава Бар-Айбитни.

Свет Масримаса.

Сияние белого пламени освещало мне дорогу. Я спустился по веревочной лестнице и упал на дно лодки. Веревка отвязалась легко, и маленькое суденышко, подхваченное течением, выплыло в покрытое огненными пятнами море.

И меня тоже подхватило течением и понесло в бушующее пекло агонии, и весь мир то вдруг исчезал с моих глаз, то снова появлялся.

Послышались голоса.

Невдалеке горел корабль, по нему метались люди, все это отражалось в черной воде.

Ко мне приблизилось чье-то лицо.

— Вазкор, вы узнаете меня? Нет, Бэйлгар, по-моему, он не в силах говорить. С ним наверняка все кончено. К черту предсказания врачей, к черту колдовство. Посмотрите, сколько крови он потерял.

Кто-то другой ответил:

— Соблаговолите поднять его. Надо же было этой слабоумной служанке императрицы его отпустить! Чистая случайность, что я вспомнил про «Вайн-Ярд».

Меня подняли. Я весь напрягся, ожидая боли, но ее не было. Под голову мне положили чей-то свернутый плащ, и, взглянув на темное небо, я увидел, что одну из звезд будто пронзили серебряным кинжалом.

Теперь я узнал голос Бэйлгара, но не мог припомнить, кто он такой. Он наклонился ко мне и произнес:

— Постарайся продержаться, Вазкор. Она хочет видеть тебя.

Я не понял, кого он имеет в виду, и закрыл глаза.

— Странно, — произнес первый голос, — он не воняет, как все остальные, подхватившие эту дрянь, — может быть, это хороший знак.

Тихо усмехнувшись, Бэйлгар показал на мой корабль, медленно погружавшийся в воду.

На лице у нее была золотая маска, и руки — тоже золотые.

— Они произнесли над тобой наши молитвы, — сказала она. — Я не знала, как это принято у вас, а ты не мог мне сказать. Теперь ты умрешь с миром? Если нужно еще что-нибудь — скажи, я все сделаю.

Я не мог говорить — к тому же, что я мог ей сказать? Я не знал кто она, и не знал, где я. Я даже не знал, что я уже умер.

Возник свет.

Я уже некоторое время знал о нем — не о том, что это был за свет и откуда он взялся, я просто знал, что он существует. Он был золотой, этот свет, золотой с красным отливом. В полосе света росли цветы — белые, розовые и голубые.

Этот свет с растущими на нем цветами завораживал меня.

Мне сообщило о нем лишь зрение, другие органы чувств бездействовали. Постепенно золотая полоса расширилась, немного потемнев по краям.

Надо мной была крыша из цветов, небо из цветов, под которым я лежал.

Во сне не задают вопросов, не требуют объяснений — взгляд мой скользил по узорам из голубых корундов, розового хрусталя и жемчуга. Цветы были сделаны из драгоценных камней; из них же был вырезан павлин, навсегда расправивший свой бирюзовый хвост, который я увидел, когда на него упал свет; вот белый перламутровый конь, ноги его затерялись в темноте.

Теперь я увидел, откуда идет свет: немного подальше в цветастой крыше была щель — на расстоянии около фута надо мной, на уровне моей груди. Тогда инстинктивно, не отдавая отчета, зачем мне это нужно, я решил подняться и посмотреть, в чем дело, и тут же понял, что не могу пошевелиться.

Когда происходит нечто подобное, вначале не веришь в это. Ты же хочешь двигаться! Пробуешь раз, другой, и каждый раз думаешь: «Ну вот, теперь получится». Но в конце концов понимаешь, что ты, как цепями, прикован к земле непонятной тяжестью во всем теле.

Я испытывал скорее удивление, чем страх. Покрутившись, я понял, что нахожусь в некоем подобии ящика, и все движения мои очень ограничены — при каждой бесплодной попытке пошевелиться плоть моя натыкалась на что-то твердое. Тем временем божественный свет стал угасать, и теперь я увидел внизу кучу поблекшего золота и спускающиеся к ней своды цветастого потолка. Своды эти были узкими, очень узкими. Я решил разобраться во всем по очереди. Сначала я вспомнил, кто я такой и что со мной произошло. Я вспомнил, как рос, как жил, что чувствовал, чего боялся. Я — Вазкор, волшебник. Чума почти убила меня, но я вылечился. Я был цел и невредим, я жив, я дышу. Но где же я тогда?

Я снова обвел глазами украшенный драгоценностями потолок, он был так низок, что при свете заходящего солнца я смог разглядеть каждую мелочь. Мое детское любопытство сменилось непомерным ужасом.

Я достаточно долго прожил среди масрийцев, чтобы усвоить кое-какие их обычаи. Мне пришли на память царские гробницы, их посеребренные купола, позолоченная лепка.

Да, Вазкор пережил чуму, но никому не дал об этом знать. И вот мне за это урок.

Они решили, что я умер. Они похоронили меня заживо.

От моего спокойствия не осталось и следа.

Обезумев от ужаса, я начал кричать, и от моих бессловесных воплей, наполнивших пустое пространство, стены зазвенели, как колокола; я попытался поднять руку, чтобы разнести вдребезги прекрасную крышу моей тюрьмы. И все время я мысленно обращался к тем самым богам, власть которых я никогда над собой не признавал. Золотой свет исчезал, с потолка на меня равнодушно смотрели цветы, конь и павлин.

Воздуха в саркофаге было мало, он, как и солнечный свет, проникал туда только через щель в крышке. В гробнице, построенной надо мной, вероятно, тоже были отверстия для вентиляции. Вскоре я стал задыхаться, голова у меня закружилась, все вокруг расплылось в одно большое пятно, и я потерял сознание. Когда я очнулся, кругом была кромешная тьма.