Танит Ли - Вазкор, сын Вазкора

— Мой вождь, — сказал я медленно и отчетливо, — возможно, пророк забывает, что я твой сын и что твоя честь задета, когда задевается моя. Эттук проглотил это. Он пристально смотрел на меня сузившимися глазами, выжидая. Я сказал:

— Пророк пусть скажет, что я совершил, я отвечу, а тебе, мой вождь, судить.

— Очень хорошо, — сказал Эттук. Он посмотрел на Сила. — Говори же.

Сил выпрямился и весь задрожал. Он мокротно откашлялся в костер и возопил:

— Я сам метил его, как метят воина. Он не хотел, ругался и сопротивлялся. Когда другие мальчики поднялись мужчинами, он лежал без чувств и стонал. Травница лечила его от лихорадки. Потом я пришел и увидел, что Одноглазый Змей покарал его за его трусость и слабость.

Я был одет по-зимнему, как и все остальные, в зашнурованную рубашку и плащ. Они еще ничего не видели. Сил подался вперед, тыча в меня через огонь.

— Снимай одежду. Раздевайся, раздевайся и покажи свой жалкий позор.

Воины застыли в ожидании. Эттук ухмылялся и сразу нахмурился. Глаза Сил-На горели через прорези в ее шайрине. Я не пошевелился, и Сил в бешенстве завертелся на валу, подпрыгивая и покрываясь пеной.

Так как я и раньше приводил его в ярость, дальнейшее затягивание не сулило ничего нового.

— Осторожно, дедушка, — сказал я учтиво. — Ваши кости, должно быть, хрупкие, надо беречь себя.

— О каком позоре идет речь? — проревел Эттук с побледневшим от нетерпения лицом. — Отвечай, Тувек.

— Очень хорошо. Я отвечу. Этот старый безумец так плохо выполнил свою работу с иглами, что мое тело зажило без каких-либо следов. Я развязал шнурки на рубашке и показал им. Они заурчали и спрыгнули вниз, чтобы получше рассмотреть. Остались только Эттук, Сил и плод Силовых чресел.

Они были озадачены, эти воины. Они рыскали вокруг меня, шевеля своими рыжими бровями, а затем вернулись к пещере, сбившись в кучу. Один сказал:

— Он не воин.

Только это и было нужно. Все подхватили это многоголосым воем.

И тут, хоть я и был готов к этому, ярость захлестнула меня. Голос у меня поломался рано, уже с двенадцати лет я говорил, как мужчина. Я наполнил легкие воздухом и загремел, перекрывая все их голоса.

— Значит, я не воин? Пусть каждый воин, который считает меня все еще мальчиком, подойдет и сразится со мной. Это честно, я думаю.

Они стихли. И оглянулись, раздумывая, осмеять или убить меня, что было трудной работой для их блошиного мозга.

Высоко на валу засмеялся Эттук.

— Мой сын храбр, — сказал он. — Ему всего четырнадцать лет, а он покушается на взрослых мужчин.

— Ты требуешь, чтобы я убил их? — спросил я его. — Бой на смерть? Я готов. У меня был только мой детский нож, но он был по руке, и я наточил его перед приходом.

Эттук оглядел воинов, все еще смеясь. Сил захрустел суставами пальцев, а его сука-дочь перекипятила пиво.

— Да, — резко сказал Эттук, — эта история с узорами. Может, здесь какое-то недоразумение; чернила смылись из-за пота во время лихорадки. Пусть испытает себя. Пусть борется. Если он победит воина, он будет считаться воином. Я вождь, и это мое слово. Ты, Дистик. Дай ему один из своих ножей. Не поддавайся ему только потому, что в нем моя кровь.

Дистик ухмыльнулся.

— Не буду, мой вождь.

Он был самым крупным из них, поджарым, весь в узлах из мускулов, гибкий, как молодой пес. Теперь я наверняка знал, что Эттуку хотелось увидеть меня вмятым лицом в снег. Мне пришло в голову, что в случае моего поражения он сможет отказаться от меня, как от слабака, и выбрать себе в наследники одного из своих бастардов; у него было двое старше меня, уже прошедших испытание. Они были такие же тупые, как и он, и не доставляли мне хлопот, чтобы помнить о них или остерегаться. Конечно, если он отвергнет меня, он отвергнет и Тафру вместе со мной, но у нее в этом решении не будет голоса. Для него это не будет иметь значения, он все равно сможет приходить к ней и вставлять в нее свой член, когда пожелает, таким образом она не будет обойдена его вниманием, но без чести и защищенности, которые давал титул жены.

Дистик метнул мне свой нож. Он был тупой, но я не спорил. Я не боялся; я никогда в жизни не боялся боя. Где то во мне постоянно таилось ожесточенное рычание, и я только рад был случаю выпустить его на волю и кусать. И я еще ни разу не был побежден. Даже когда Дистик бросился вниз по склону, страшно вопя, я не сомневался в себе. Если я и был меньше его, я не был тщедушным, и у меня была голова на плечах.

Я был уверен, что сначала он думал, что это будет для него развлечением. Он думал, что сможет швырять меня и играть мной, нанести мне одну-две раны, чтобы заставить пожалеть о моей заносчивости. В конце концов, он был мужчина, а я мальчик, поэтому он приближался ко мне совсем не так, как если бы я был ему ровней.

Пока он подбегал, я ждал, а потом отступил в сторону и подбил его правую ногу. Мне показалось, я был недостаточно быстр, но это оказалось слишком быстрым для Дистика, он с криком рухнул на левое колено.

Я дал ему подняться и повернуться ко мне. Рожа у него была красная, как и его косы. Он поиграл ножом, стараясь достать мой левый бок, потому что я держал длинный нож с правой стороны, но я хорошо владею обеими руками, и когда он качнулся ко мне, я поднял левый кулак с детским ножом, зажатым в нем. Он не ожидал этого, а также остроты лезвия. Я разрезал ему ладонь до хряща, и его собственное оружие покатилось вниз по склону. Дистик замешкался на мгновение, малиновая кровь капала четками на белый снег. Потом он ринулся на меня, как волк.

Его вес сделал свое дело: мы оба опрокинулись, перевернулись и покатились вниз, вслед за его ножом. Я ударился спиной о твердый камень подо льдом, а Дистик со всей силы ударил меня кулаком в пах. Я был, пожалуй, слишком самонадеян и не ожидал этого от него, так же как и он не ждал от меня многого. На секунду у меня от боли перехватило дыхание и потемнело в глазах, но у меня хватило самообладания не останавливаться, и мы продолжали катиться вниз. В движении он не мог одолеть меня или попытаться снова завладеть своим ножом.

Боль в спине и паху перешла в барабанную дробь, меня чуть не вырвало, а из глаз сыпались искры. Он схватил меня за волосы, длинные, как у него самого; думаю, он готовился сломать мне шею, как только наше движение достаточно замедлится; его уже не заботило, кто и что я был. Второй рукой он крепко прижимал обе мои руки к бокам. Я потерял оба ножа, наверное, когда он ударил меня. Я вспомнил, как он тяжело грохнулся на левое колено, и зажал это колено между своими с такой силой, что затрещали кости. Дистик взвыл, и его хватка на моих волосах ослабла. Я поднырнул под его руку и впился ему в горло зубами, прокусив его. Я почувствовал вкус его крови во рту. К этому времени я обезумел от сражения, и соленый вкус его крови доставил мне радость.