Дмитрий Колодан - Новые мифы мегаполиса

— Бр-р-р-р! — Я помотал головой и продолжил нарезать треугольники по комнате.

Тюк, тюк, тюк — окно. Тюк, тюк, тюк — стол. Тюк, тюк, люк — кровать.

Даже не так.

Тюк, тюк, тюк — на что жить? Тюк, тюк, тюк — как рожать? Тюк, тюк, тюк — что делать с Нею?

— Ла-ар. Как ты думаешь, зачем писатели пишут книжки?

— Чтобы заработать кучу денег.

— Думаешь? Да нет, тогда бы они писали деньги.

— Значит, чтобы сделать людей лучше.

Я обдумал этот ответ и покачал головой.

— Наверное, все-таки нет. Никакая книга не сделает человека лучше. Строго говоря, те, кто особенно нуждается в улучшении, навряд ли читают книги.

Лара встряхнула градусник и снова сунула под мышку.

— Зато книга может помочь людям, которые УЖЕ хорошие, понять, что они не одиноки.

Я остановился, где был, на полпути между кроватью и окном.

— Ларусь. Я говорил тебе, что ты гений?

— Ни разу. Зато говорил, что никогда не врешь.

— Вот! — Я поднял глаза к потолку. — Где же ты, глупая? Я уже скучаю по твоему ЧТО ЖЕ СО МНОЙ ПРОИСХОДИТ!

Должно быть, я слишком правдоподобно изобразил интонации двенадцатилетней девочки. Лара покосилась на меня настороженно. Я же, напротив, воспрял духом — впервые за эту трудную осень.

Когда Она пришла в следующий раз, я изо всех сил старался контролировать сознание. Надеялся остаться собой хоть на чуть-чуть, хоть на мгновение, чтобы, когда откроется эмоциональный портал, послать навстречу чужому страданию несколько ободряющих слов. Крикнуть или хотя бы прошептать: «Да, ты не такая, как все, но ты не одинока. Нас немного, но мы есть. И ты делаешь нам больно».

Только ничего у меня не вышло. Трудно изображать безучастность, когда по тебе едет асфальтовый каток. Девочка, как всегда, смяла меня, разжевала и выплюнула, даже не заметив.

Односторонняя связь так и осталась односторонней.

Бывает так: повесишь голову, опустишь руки и ничего уже не ждешь, как вдруг судьба, вдоволь наигравшись с тобой в кошки-мышки, сама постучится в двери и приведет с собой надежду. Что-то подобное случилось и с нами. Только наша судьба выбрала для визита странное время — около шести утра — и, судя по громкости ударов, стучалась в дверь ногой.

— Я открою, — сказал я Ларе, когда она заворочалась под двумя одеялами.

— Только осторожней, — попросила она сонным голосом. — Кто бы это мог быть?

— А я знаю? Сейчас! — крикнул я в сторону прихожей, застегивая ремень на брюках. Потом натянул футболку и босиком прошлепал к двери. — Кто там?

— Свои, — ответил немолодой женский голос, К тому же еще и неласковый.

Я распахнул дверь.

— Баб Глаш?!

— Кто ж еще! — ответила она таким тоном, будто заглядывала к нам по три раза на дню. Будто к нам вообще хоть кто-то заглядывал! — Эй! Пусти в дом, чего на пороге держишь?

Я посторонился, пропуская гостью в прихожую.

Баба Глаша была из наших. Иногда она принимала передачи, а все остальное время расплачивалась за это своей неустроенной жизнью и статусом районной сумасшедшей. С марта по октябрь она торговала возле универсама цветами сомнительного происхождения, все остальное время перебивалась сбором стеклотары. Этим утром баба Глаша пребывала в демисезонном состоянии: в левой руке она держала ведерко подмороженных гвоздик, а в правой — гремящую авоську, из которой во все стороны торчали бутылочные горлышки. По крайней мере мне стало ясно, почему баба Глаша стучалась в дверь ногой. Но вот зачем она пришла? И откуда вообще узнала наш адрес? М-да, загадка!

— Давайте вашу сумку, И ведерко сюда вот поставьте. Нет-нет, разуваться не надо. Проходите. Хотите стул или — сейчас я освобожу — кресло?

— Баб Глаш, хотите чаю? — Лара все-таки выбралась из своей шерстяной берлоги и даже успела натянуть халат поверх ночной рубашки.

— Не мельтеши, — буркнула баба Глаша и осталась стоять. Из-под нарочитой грубости выглядывала нерешительность. Нашей гостье тоже было не по себе. Она и сама плохо понимала, зачем пришла сюда. — Эта… сони… — начала баб Глаша словами популярного слогана. Продолжила сбивчиво глядя в пол: — Так дальше нельзя. Мне б дожить свой век спокойно. Скоро семьдесят уже. Я так не могу. Надо что-то делать с этой малолеткой.

— С какой? — хором спросили мы с Ларой.

Бывает, совершенно невозможно удержаться от бессмысленного вопроса, даже если тысячу раз уверен в ответе.

Баба Глаша посмотрела на нас, усталая и старая, как сам Вселенная, и прописклявила:

— ДА КОГДА ЖЕ ЭТО ЗАКОНЧИТСЯ!

Вообще-то звукоподражатели из нас так себе. Только во время сеанса наши голосовые связки способны творить чудеса, но в данном случае узнаваемость была стопроцентной.

Я прокашлялся и предложил:

— Давайте все-таки выпьем чаю.

Я не заметил, откуда возникло порезанное на дольки яблоко, баночка джема, пачка печенья «Юбилейное». Баба Глаша с сомнением изучала надпись «Большевик. Москва 1855» на упаковке.

— Да свежее, свежее, — успокоила ее Лара. — Только вчера купила.

Чай мы с Ларой отхлебывали по очереди, сидя на шатких подлокотниках кресла и проклиная собственное негостеприимство. Оказалось, дома нет ни третьей чашки, ни дополнительного стула. Да и к чему они, ведь мы никогда не принимали гостей. Даже в ЗАГСе обошлись без свидетелей.

Разговаривали в основном барышни, я больше прислушивался к их ахам и охам, думая о своем.

— Как-то надо что-то делать, — по пятому разу повторяла баба Глаша.

— Да что тут поделаешь, — вздыхала Лара.

— Что-то надо. Как-то решить и сделать. Сообща.

— Сообща… — Я сорвался с подлокотника и принялся мерить шагами комнату.

— Снова он мельтешит, — пожаловалась гостья, но я только махнул рукой. На ходу мне лучше думалось.

— Баб Глаш, а много вы наших знаете?

— Это оглашенных-то? — Старушка уставилась в потолок, припоминая, и начала загибать пальцы. — Я, вы двое, Никитка, который сантехник. А надо только с нашего района?

— Нет, вообще.

— Так, значит, Лизавета, монашка. Еще парень один, не знаю, как зовут. В автобусе его часто встречаю, который до платформы ходит. Потом… кто еще?

— А я вас как-то видела возле универсама, — сказала Лара. — С вами был мужчина — седой, с собакой. Он ведь тоже наш?

— Да, наш. Коля его зовут, Николай. — Баба Глаша нахмурилась, а я подумал про себя: чтоб я в семьдесят так краснел!

— Вы сможете с ним связаться? — спросил я.

— Смогу. Чего тут мочь-то. А зачем?

Я не ответил. Только зашагал быстрее.

— Еще старичок молодой, который рядом с контейнерами ночует, — вспомнила Лара. — То есть по виду он совсем старик, но когда «скорую» вызывали, оказалось, что ему то ли двадцать пять, то ли еще меньше.

— Этого помню, — сказал я. — И еще троих.

— Эй, Марк Шагал! — окликнула баба Глаша.